Теннесси Уильямс. Предназначено на слом
Перевод П. Мелковой
Москва, изд-во "Гудьял-Пресс", 1999
OCR & spellcheck: Ольга Амелина, июнь 2005


ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

У и л л и.
Т о м.

Декорация напоминает картину "Домик у железной дороги", выставленную в Музее современного искусства на Пятьдесят третьей улице. Железнодорожные пути на окраине небольшого городка в штате Миссисипи. Молочно-белое зимнее утро — такие бывают только в этой части страны. Влажный прохладный воздух. Невысокая насыпь и рельсы, за насыпью — задник, на котором написан большой желтый сборный дом, пребывающий сейчас в безотрадном запустении. Некоторые окна второго этажа зашиты досками, часть крыши обвалилась. Местность вокруг на редкость плоская. Слева, на заднем плане, щит с объявлением, возвещающим: "Джин и ром", несколько телеграфных столбов и по-зимнему голых деревьев. Бескрайнее молочно-белое небо; время от времени карканье ворон, похожее на треск разрываемой ткани. В случае необходимости настроение может быть усилено модернистской трактовкой изображения на заднике.
Девочка УИЛЛИ — весьма примечательное существо. Она худа как щепка; на ней изношенный, но все еще вызывающий наряд: вечернее платье из синего бархата с грязным кружевным воротником кремового цвета и сверкающее ожерелье из фальшивых бриллиантов. На ногах пара истпепанных туфель из посеребренной кожи с большими декоративными пряжками. Запястье и пальцы унизаны дешевой бижутерией. На ее детском личике алеют малиновые пятна — неумело положенные румяна; губы нелепо подмазаны сердечком. Ей лет тринадцать, и во всем ее облике, несмотря на косметику, есть что-то неистребимо детское и невинное. Она то и дело разражается громким хохотом, в котором чувствуется какая-то преждевременная трагичная безоглядность.
При поднятии занавеса Уилли осторожно идет по рельсе, балансируя раскинутыми руками, в одной из которых зажат банан,
а в другой — невероятно растрепанная кукла с грязными светлыми волосами.
Мальчик ТОМ — он немного старше Уилли — наблюдает за ней, стоя под насыпью. На нем вельветовые штаны, голубая рубашка, свитер;
в руках — змей из красной папиросной бумаги с хвостом из ярких лент.

Т о м. Эй! Ты кто такая?
У и л л и. Подожди. Вот упаду, тогда и поговорим. (Пошатываясь, продолжает двигаться вперед.)

Том с немым восхищением наблюдает за нею. Ее все больше и больше клонит из стороны в сторону.

(Задыхаясь.) Возьми... мою Растрепку... Ну, мою куклу. Ладно?
Т о м (карабкаясь на насыпь). Ладно.
У и л л и. Боюсь разбить ее... когда упаду. По-моему... мне долго... не продержаться. Верно?
Т о м. Факт.
У и л л и. Вот-вот... упаду.

Том хочет поддержать ее.

Нет, не трогай меня. Помогать не полагается. Надо все расстояние пройти самой. О господи, до чего же меня качает! И чего я так разнервничалась? Видишь бак с водой, вон там?
Т о м. Ну, вижу.
У и л л и. Оттуда... я и начала. Это самое большое расстояние, которое... мне удалось пройти... ни разу не упав. Вернее, будет самым большим... если я продержусь... до следующего... телеграфного столба. Ой, падаю! (Окончательно теряет равновесие и скатывается с насыпи.)
Т о м (теперь он стоит над ней). Ушиблась?
У и л л и. Коленку оцарапала. Хорошо еще, что шелковых чулок не надела.
Т о м. А ты поплюй на царапину — от этого боль проходит.
У и л л и. Попробую.
Т о м. Звери всегда так лечатся — раны себе зализывают.
У и л л и. Знаю. Но больше всего пострадал, кажется, мой браслет: один бриллиант даже выпал. Куда он только закатился?
Т о м. Тут, в шлаке, его ни за что не найти.
У и л л и. А может, и найдем. Он очень ярко блестит.
Т о м. Все равно поддельный.
У и л л и. А ты почем знаешь?
Т о м. Догадываюсь. Будь он настоящий, ты бы не ходила по рельсам с растрепанной куклой и гнилым бананом в руках.
У и л л и. Ишь ты, какой умник! А может быть, я психованная или еще что-нибудь? Не знаешь — не говори. Звать-то тебя как?
Т о м. Том.
У и л л и. А меня Уилли. У нас обоих мужские имена.
Т о м. У тебя-то почему?
У и л л и. Старики ждали мальчика, а я взяла и оказалась девочкой. А у них уже была одна. Элва. Моя сестра. Ты почему не в школе?
Т о м. Я думал, ветрено будет и мне удастся запустить змей.
У и л л и. А почему ты так думал?
Т о м. Потому что небо совсем белое.
У и л л и. Это примета?
Т о м. Да.
У и л л и. Знаю. Оно выглядит так, словно его метлой подмели. Верно?
Т о м. Ага.
У и л л и. И белое-белое. Как чистый лист бумаги.
Т о м. Угу.
У и л л и. А ветра нет.
Т о м. Нет.
У и л л и. Он дует слишком высоко, мы его не чувствуем. Он гуляет гораздо выше, по чердакам, сметает там пыль с ломаной мебели.
Т о м. А ты почему не в школе?
У и л л и. Я в нее не хожу. Уже два года как бросила.
Т о м. В каком была классе?
У и л л и. В пятом "а".
Т о м. У мисс Престон?
У и л л и. Ага. Она вечно твердила, что у меня руки грязные. Но потом я объяснила ей, что это в них зола въелась — я ведь постоянно с рельсов падаю.
Т о м. Она здорово строгая.
У и л л и. Да нет, просто злится, что не вышла замуж. Не представилось случая бедняжке. Вот ей и осталось одно — учить пятый "а" до конца своей жизни. Она как раз начала проходить с нами алгебру, а мне было наплевать, что там означают разные иксы. Вот я и бросила школу.
Т о м. Но ты никогда не получишь образования, бегая по рельсам.
У и л л и. Запуская красного змея, образования тоже не получишь. И, кроме того...
Т о м. Что?
У и л л и. Чтобы преуспеть в жизни, девушке нужно светское воспитание. А я научилась всем этим штукам у моей сестры Элвы. Она страшно нравилась всем мужчинам с железной дороги.
Т о м. Машинистам?
У и л л и. Да, и машинистам, и кочегарам, и проводникам. Даже товарному кондуктору. Наши держали меблированные комнаты со столом для служащих железной дороги. Элва была, можно сказать, главной приманкой. Красивая! — никакой кинозвезде не уступит, ей-богу!
Т о м. Твоя сестра?
У и л л и. Она самая. Один наш постоялец из каждой поездки привозил ей большую красную шелковую коробку в форме сердца, а в той коробке — и шоколад ассорти, и орехи, и конфеты. Здорово?
Т о м. Д-да.

Карканье ворон.

У и л л и. Знаешь, где теперь Элва?
Т о м. В Мемфисе?
У и л л и. Нет.
Т о м. В Нью-Орлеане?
У и л л и. Нет.
Т о м. В Сент-Луисе?
У и л л и. Все равно ни за что не угадаешь!
Т о м. Где же она тогда?

Пауза.

У и л л и (торжественно). Она в юдоли смерти.
Т о м. Где-где?
У и л л и (взрываясь). В юдоли смерти, на кладбище, в могиле! Ты что, глухой, что ли?
Т о м. Ах вот оно что! Скверное дело.
У и л л и. Но ты еще не знаешь всего, приятель. До чего же весело мы проводили когда-то время в этом большом желтом доме!
Т о м. Представляю себе!
У и л л и. Музыка день и ночь, инструменты не смолкают...
Т о м. Инструменты? Какие?
У и л л и. Пианино, виктрола, металлическая гавайская гитара. Каждый на чем-нибудь да играл. Но теперь там до ужаса тихо. Оттуда ни звука не доносится, верно?
Т о м. Да. В доме никто не живет?
У и л л и. Никто, кроме меня. И на стене висит большое объявление.
Т о м. Что же там написано?
У и л л и (громко, но слегка прерывающимся голосом). "Предназначено на слом".
Т о м. И ты все-таки живешь там?
У и л л и. Угу.
Т о м. Что у вас стряслось? Куда же все подевались?
У и л л и. Мать сбежала с тормозным кондуктором. И после этого все развалилось.

Гудок паровоза.

Гудок слышишь? Это курьерский. Ух, как несется!.. А старик мой запил.
Т о м. Где он сейчас?
У и л л и. Исчез. Думаю, мне следовало бы заявить о нем в бюро по розыску без вести пропавших. Он именно так и поступил, когда сбежала мать. Потом мы жили вдвоем с Элвой, пока у нее не разболелись легкие. Ты Грету Гарбо видел в «Даме с камелиями»? Прошлой весной у нас в киношке крутили эту картину. Так вот, она хворала тем же, от чего умерла Элва. Больные легкие.
Т о м. Да ну?
У и л л и. Только в кино все получилось очень красиво. Понимаешь, играли скрипки, всюду груды белых цветов, и все ее поклонники вернулись к ней. Очень трогательная сцена.
Т о м. Да ну?
У и л л и. А вот от Элвы все поклонники сбежали.
Т о м. Да ну?
У и л л и. Словно крысы с тонущего корабля. Это она так говорила — Элва. Непохоже было на смерть в кино.
Т о м. Да?
У и л л и. Она спрашивает: "Где Элберт? Где Клеменс?" А их и след простыл. Я ей вру: "Они передали тебе привет. Зайдут завтра". "Где мистер Джонсон?" — спрашивает она. Джонсон — это товарный кондуктор, самый солидный наш постоялец. "Его перевели в Гренаду, — отвечаю я, — но он просит не забывать его". Но все равно она знала, что я вру.
Т о м. Да ну?
У и л л и. "Это расплата, — частенько говорила она. — Все они бегут от меня, словно крысы с тонущего корабля". Все, кроме Сидни.
Т о м. А кто такой Сидни?
У и л л и. А тот, что дарил ей большущие красные шелковые коробки с шоколадом «Американская красавица».
Т о м. Вот оно что!
У и л л и. Он остался ей верен.
Т о м. Это хорошо.
У и л л и. Но Сидни ей никогда не нравился. Элва говорила, что у него гнилые зубы и изо рта плохо пахнет.
Т о м. Вот тебе раз!
У и л л и. Да, она умирала не так, как в кино. Когда в кино кто-нибудь умирает, обязательно играют на скрипках.
Т о м. А для Элвы не играли?
У и л л и. Нет. Даже на виктроле не играли. В больнице сказали, что это запрещено правилами. А ведь дома она всегда пела.
Т о м. Кто? Элва?
У и л л и. Да. Вечера она устраивала грандиозные. Вот это, например, был ее коронный номер. (Вытягивает руки и закрывает глаза, копируя экстатическую манеру профессиональных исполнительниц блюзов. Голос у нее необыкновенно высокий и чистый, тембр сдержанно взволнованный.)

Только ты — звезда
В небесах моих
И сияешь лишь
Для меня!

На мне ее платье — оно перешло ко мне по наследству. Все, что было у Элвы, теперь мое. Кроме бус. Они у нее были из чистого золота.
Т о м. А куда они делись?
У и л л и. Она их никогда не снимала.
Т о м. Понятно.
У и л л и. Ко мне по наследству перешли и все поклонники сестры: Элберт, Клеменс, даже товарный кондуктор.
Т о м. Да ну?
У и л л и. Тогда они все исчезли. Боялись, наверно, как бы не пришлось потратиться. А теперь снова возвращаются — как мухи на мед. Приглашают меня по вечерам в разные места — я ведь теперь вхожу в моду. Да, да, и на вечера, и на танцы, и на все праздники железнодорожников приглашают. Вот погляди!
Т о м. На что глядеть?
У и л л и. Как я умею танцевать. (Становится перед мальчиком в позу и делает несколько судорожных движений животом.)
Т о м. Фрэнк Уотерс говорил, что ты...
У и л л и. Что?
Т о м. Да ты сама знаешь.
У и л л и. Что я знаю?
Т о м. Что ты зазвала его в дом и... танцевала там для него.
У и л л и. Вот оно что!.. А Растрепке надо вымыть голову. Но я боюсь ее мыть — голова может расклеиться в том месте, где у нее был сложный перелом черепа. Вот тогда, наверно, у куколки и вытекли почти все мозги. Недаром она с тех пор ведет себя так глупо — болтает бог знает что и выходки самые невероятные.
Т о м. Почему ты не хочешь сделать это для меня?
У и л л и. Что сделать? Заклеить тебе череп? У тебя тоже сложный перелом?
Т о м. Нет. Сделать то, что ты сделала для Фрэнка Уотерса.
У и л л и. Потому что тогда я была одинока, а теперь нет. Можешь так и сказать Фрэнку Уотерсу. Скажи ему, что поклонники моей сестры перешли по наследству ко мне. Я бываю в обществе с мужчинами, занимающими важные должности. А небо и вправду белое. Верно? Как лист чистой бумаги. В пятом "а" мы рисовали картинки. Мисс Престон давала нам по листку чистой бумаги и говорила, чтобы мы рисовали что нам хочется.
Т о м. И что же ты рисовала?
У и л л и. Помнится, однажды я нарисовала ей, как моего старика огрели бутылкой по голове. Мисс Престон понравилось, она и говорит: «Смотрите, вот Чарли Чаплин в своем котелке, сдвинутом набок». А я говорю: «Да нет же, это не Чарли Чаплин, а мой отец, и это не котелок, а бутылка».
Т о м. А она что?
У и л л и. Сам знаешь, учительница шуток не понимает.

Только ты — звезда
В небесах моих...

Директор школы сказал, что у меня дома атмосфера неподходящая. Это он про то, что у нас бывали железнодорожники и кое-кто из них оставался ночевать.
Т о м. Неужто оставался?
У и л л и. Так ведь Элва была главной приманкой. Теперь-то дом, конечно, пуст.
Т о м. И ты в нем тоже больше не живешь?
У и л л и. Живу, конечно.
Т о м. Одна?
У и л л и. Ага. Вообще-то считается, что в доме никого нет, а я живу. Считается, что он предназначен на слом, но жить там вполне можно. Вчера туда сунулась какая-то инспекторша из графства. Я только взглянула на ее шляпу и сразу угадала, что это инспекторша. Вот уж не назвала бы ее чепчик стильным.
Т о м. Да ну?
У и л л и. Похоже, что она приспособила вместо шляпы вытяжной колпак с кухонной плиты. Элва здорово разбиралась, что стильно, а что нет. Она мечтала стать художницей и работать на большие оптовые фирмы в Чикаго. Она посылала туда свои рисунки, но у нее так ничего и не получилось.

Только ты — звезда
В небесах моих...
Т о м. Ну, и что ты сделала, когда инспекторша пришла?
У и л л и. Спряталась наверху. Притворилась, что в доме никого нет.
Т о м. А что же ты ешь?
У и л л и. Что придется. Если не зевать, всегда что-нибудь найдешь. Вот, например, этот банан. Он еще совсем хороший. Я вытащила его из мусорного бака, что позади кафе "Синяя птица". (Доедает банан и бросает шкурку на землю.)
Т о м (ухмыляясь). Понятно. Это ты у мисс Престон научилась не зевать?
У и л л и. Нет, не у нее. Она просто давала лист чистой бумаги и говорила: "Рисуй что хочешь". Однажды я нарисовала ей... Да ведь я тебе об этом уже рассказывала, верно? Значит, передашь Фрэнку Уотерсу?
Т о м. Что?
У и л л и. Что товарный кондуктор купил мне кожаные туфли. Лакированные. Такие же, как были у Элвы. Я пойду в них на танцы в казино «Лунное озеро». Всю ночь буду танцевать, домой вернусь только под утро. Там будут петь серенады под аккомпанемент разных инструментов — труб, тромбонов, металлических гавайских гитар. Да, да! (Возбужденно встает.) И небо будет белым, как сейчас.
Т о м (под впечатлением ее рассказа). Правда?
У и л л и. Ага. (Рассеянно улыбается и медленно отворачивается.) Белым... как чистый лист бумаги. (Возбужденно.) Я буду рисовать на нем... картины.
Т о м. Рисовать?
У и л л и. Конечно.
Т о м. Картины? Про что?
У и л л и. Про то, как я танцую. С товарным кондуктором. В лакированных туфельках. Да, да! А каблук у них французский, высокий, как телеграфный столб. А играть будут мою любимую песенку.
Т о м. Твою любимую?
У и л л и. Да. Ту же, что любила Элва. (Зздыхаясь, страстно.)

Только ты — звезда
В небесах моих...

Я...
Т о м. Что?
У и л л и. Я буду носить корсаж.
Т о м. А что это такое?
У и л л и. К нему прикалывают цветы, которые полагаются к платью на званом вечере. Бутоны роз, фиалки, ландыши! Когда возвращаешься домой, они уже увяли, но их можно сунуть в воду, и они снова станут как свежие.
Т о м. Понятно.
У и л л и. Элва всегда так делала.

Пауза. Паровозный гудок.

Курьерский.
Т о м. Ты часто вспоминаешь Элву?
У и л л и. Не так уж часто. Время от времени. Это было непохоже на смерть в кино. Поклонники разбежались. Скрипки тоже не играли... Пойду-ка я обратно.
Т о м. Куда, Уилли?
У и л л и. К баку с водой.
Т о м. Да ну?
У и л л и. И начну все сначала. Может быть, побью рекорд. Элва, та один раз побила. Состязание у них было — кто дольше протанцует. В Мобайле. Это не в нашем штате — по соседству, в Алабаме. Можешь передать Фрэнку Уотерсу все, что я сказала. У меня нет времени на мальчишек. Теперь я гуляю с железнодорожниками, людьми известными и к тому же с хорошим жалованьем. Ты мне не веришь?
Т о м. Нет. По-моему, ты много навыдумывала.
У и л л и. Ну и не верь. Я, конечно, могла бы доказать, что не вру, но что толку спорить с тобой. (Приглаживает волосы Растрепке.) Я буду жить долго-долго, как моя сестра. А когда у меня заболеют легкие, я умру, как она. Может быть, не совсем так, как в кино, но на мне будут мои жемчужные серьги и золотые бусы из Мемфиса...
Т о м. Правда?
У и л л и (критически оглядывая Растрепку). А еще я думаю...
Т о м. Что?
У и л л и (весело, но с дрожью в голосе). Что мои поклонники тоже перейдут к кому-нибудь по наследству. А небо белое-белое.
Т о м. Ага.
У и л л и. Белое, как лист чистой бумаги. Ну, я пойду обратно.
Т о м. Пока.
У и л л и. Пока. (Идет по рельсе в обратном направлении, карикатурно изгибаясь в попытках сохранить равновесие; потом исчезает.)

Том слюнит палец и поднимает его, определяя, откуда ветер.

(Издалека.)
Только ты — звезда
В небесах моих...

Пауза. Сцена темнеет.

И сияешь лишь
Для меня!

Занавес

Hosted by uCoz