М.Рощин. Эшелон
Трагическая повесть
Москва, изд-во "Советский писатель", 1984
OCR & spellcheck: Ольга Амелина, декабрь 2005


ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

К а т я — молодая женщина.
Н и к а — ее сын, мальчик.
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а — 45-летняя женщина.
И р и н а — ее дочь, девушка.
Л ю с я — ее дочь, девочка.
М а ш а — 35-летняя женщина.
В о л о д я — ее сын, подросток.
Л а в р а — молодая женщина.
О с ь к а — ее сын, мальчик.
С т а р у х а — ее свекровь.
Н и н а — больная женщина.
Ю р к а — ее сын, парень.
С а н я — ее дочь, девушка.
Л е н а — женщина с младенцем.
Т а м а р а — молодая женщина, беременная.
С а в в и ш н а — ее мать.
Е с е н ю к — ее муж.
И в а — молодая женщина, без детей.
Ф е д о р  К а р л ы ч — врач.
Л а р и с а — его внучка, девушка.
Г л у х о н е м о й.
Ц ы г а н к а.
Б е ж е н к а.
Н е м е ц к и й  л е т ч и к.

Действие происходит осенью, во время войны.


Посвящаю моей матери

Я посвящаю эту повесть своей матери, потому что речь здесь пойдет о войне, но не о сражениях и бойцах, не о героях-воинах, кому и положено быть мужественными и стойкими, а о тех, кто выжил и выстоял, когда, казалось бы, нельзя было ни выжить, ни выстоять. Наши матери были простые женщины, самые простые, слабые женщины — те, кого принято называть простыми, слабыми женщинами. И даже если каждый день, словно молитву, мы будем повторять слова благодарности за то, что мы живы, за то, что мы есть — такие, как мы есть, — что мы сидим все вместе сегодня в тепле и уюте театра, то и тогда не уменьшится и не истончится перед ними наш долг...



ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


УТРО

Тьма. Звук тяжело идущего поезда.
Сквозь стук колес бесконечное: «Аа-аа-аа-а...» Это мать баюкает ребенка.
Чей-то стон, чей-то храп, ночное бормотанье.
Вдруг словно плывет во тьме красный патефон, слышится довоенное, 30-х годов, танго и движется через сцену танцующая пара,
мужчина и женщина, будто с открытки. Женщина счастливо смеется. Видение исчезает, и снова мрак, поезд.
Мерцает моргалик, огонек коптилки; в его свете обозначается лохматая голова женщины, которая читает растрепанную книгу — это Галина Дмитриевна, она как бы за старшую в вагоне. Возле круглой печки-буржуйки, в которой краснеют угли, сидит, закутанная в пальто, другая женщина, Катя, поза ее полна отчаяния, она не спит которую ночь подряд, и Галина Дмитриевна уговаривает ее лечь. «Катя! Кать! — зовет она строгим шепотом. — Ляг ты, поспи хоть час. Нельзя же! Свихнешься ты так, слышишь?..» Катя не отвечает,
но про себя лихорадочно твердит:

— ...Я свихнусь правда я свихнусь так у меня уже галлюцинации волосы даже болят вся кора головы а мозг воспаленный как уголь в печке... я не могу где он что с ним ведь он ничего не знает и я ничего не знаю а мы знали всегда каждый шаг он уезжал был солнечный день он думает что так все и осталось а ничего нет ни нас ни нашего дома ничего... вдруг ты вернешься а нас нет.
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а (вздыхает). Господи, что с ней делать?.. Катя!

А Катя продолжает:

— ...Мы едем и едем уже две недели а он даже не знает что нас эвакуировали увезли... я боюсь спать не могу что ни сон то кошмар вдруг мне приснится какой-нибудь ужас про него нет он жив жив я знаю правда же солнышко мое если бы что-то случилось я бы почувствовала ты бы позвал меня за собой правда же просто ты на войне ты воюешь ты же у меня смелый умный ты всегда был настоящим мужчиной правда как все вернулось вся наша любовь словно в самые первые дни помнишь мы всегда говорили с тобой когда бывали особенно счастливы что так не хочется умирать помнишь... прошло уже два месяца и шесть дней вот как смешно а бывало ты с работы опаздывал на час или не звонил и я уже места себе не находила смешно правда?
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а (строго). Кать! Кать!.. Утро уже.

Катя кивает — мол, я иду, я ничего.

— ...Господи что же так страшно каждую секунду нет я смерти не боюсь жить страшно... как же это за что это нам...
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Ложись, я тебе говорю. Слышишь?..

Катя кивает, встает, отходит в темноту и ложится. Где-то над ней вдруг возникают бьющиеся на ветру, на
плечиках, словно на летнем балконе, мужская рубашка и женское платье, белые и живые. И исчезают.
Галина Дмитриевна смотрит на часы на руке, задувает моргалик. Поворачивается, осторожно откидывает
железную заслонку окна. Свежий воздух бьет ей в лицо.
Серый осенний рассвет. Пока она глядит в окно, все вокруг медленно оживает, постанывая и поеживаясь, скрипят первые голоса: «Пооткрывали уже!»... «Дует!»... «Да пусть проветрится, спасу нет»!.. Все еще расплывчато, смутно, нереально. Перед нами — обыкновенный товарный вагон, теплушка, — одно звено длинной эшелонной цепи. Глухие, откатывающиеся на колесиках двери с обеих сторон, оконца с железными откидывающимися заслонками. Слева — открытый тамбур. Там кто-то спит, ноги торчат, — одна в грязных бинтах. В таких вагонах испокон веку возили солдат и лошадей: 40 человек или 8 лошадей. А в нашей теплушке везут женщин, детей и еще станки. Эвакуация. С двух сторон нары из досок, посредине железная печка с трубой в потолок, фанерная загородка самодельной уборной: просто прорублена дырка в полу. Под правыми нарами укрытый рогожей груз: это и есть станки. Но там еще достаточно места, чтобы, ползать и играть детям. Вагонный военный быт. Кастрюли, узлы, горшки, корыта, дрова, наломанные из снегозадерживающих щитов, ведра с углем, белье на короткой веревке. Уже взялись за свое холод, голод, грязь и тоска. Но и привычка. Вагон несется в зловещем военном пространстве, словно земля в безжизненном космосе, коробочка тепла в ледяном вихре смерти. Однако, пока люди живы, им надо есть, спать, двигаться, общаться с себе подобными, беречь детей, исполнять долг, противостоять року. Ко всему человек привыкает. Жить действительно страшно, но надо. Итак, утро. Галина Дмитриевна достала потертую карту и по километровым столбам, словно командир, отмечает пройденный путь, хмурится. Володя, застенчивый, нежный паренек, раздувает почти погасшую печку, выгребает золу, а недовольная всем на свете Саввишна уже поставила на нее кастрюльку, хлопочет с завтраком, — она не сидит без дела ни минуты. Возле Галины Дмитриевны устроилась Люся, ее младшая дочь, склонясь над подушкой, она вычесывает голову; Ирина, старшая, проснувшись, сразу за зеркальце: выщипывает брови и давит лицо. Дальше на этих же нарах — место Лены, маленькой, замученной женщины, — она кормит грудью полугодовалого сына. Позже проснется и станет в очередь к уборной раздраженная, беременная Тамара в пальто поверх ночной рубахи. Хилый Оська — он в очках, в зимней шапке — крутит рукоятки станка. К нему затем присоединится Ника, печальный и строгий мальчик, хотя по натуре он весельчак, — Ника выбирается из-под одеяла осторожно, озираясь на мать. Но Катя лежит теперь на боку, укрывшись с головой, — их место на полу, у самой двери. А за ними — угол Тамары и Саввишны.
Дверь уже приотворена, в проеме ее пристроился, ноги наружу, Юрка, в пиджаке и тельняшке. Здесь он и помочился, пока стоял полумрак. А теперь скручивает самокрутку, курит. Неподалеку, опершись спиной на мешок с солью, полулежит Нина, тяжело хватает ртом воздух, глядит на волю. Саня сидит в прострации, полудремлет, голова ее обвязана клеенкой, намазана керосином от вшей. С левых нар, натянув сапожки на крепкие ноги, спрыгивает Маша, и сразу за дело: прибираться, мести пол, вытряхивать постели. Стройная Ива делает зарядку. Попозже на левых же нарах проснется, кряхтя, и сядет, свесив голые ноги, Лавра; нечесаная, в засаленном халате, она скребет то голову, то пятку, достает из лифчика смятую пачку папирос, — чучело, хотя весьма хорошенькая женщина. Тесно, уныло, хмуро, зябко. А уж какие запахи — бог не приведи!

В театре, конечно, трудно с детьми, но надо иметь в виду, что детей должно бы быть значительно больше и при любой возможности следует дать еще двоих маленьких детей Маше, маленького ребенка Нине, второго ребенка Лене и т. д. Помнить об этом, во всяком случае, нужно.
Итак, день начался.
Вдруг снова резко садится, или встает, или движется, как сомнамбула, Катя, но это происходит лишь в ее воображении,
и поэтому она никого не задевает и на нее никто не обращает внимания.

К а т я. Эта коробка еще! Не могу больше, выйти! Лучше пешком пойду, поползу... Ника, ты где?.. (Другим тоном, спокойно.) Послушайте, вы ведь не знаете, что такое война. Представьте, что ваш муж — вот он ваш муж, рядом, да? А его нет, нет, и ничего нельзя узнать, разрезали надвое и разбросали... А в девятый детский сад попала бомба, днем, в обед, никого не успели в бомбоубежище... Нет, я не буду... Надо вставать, двигаться, что-то делать, как все. Но я не могу, я выйти хочу, меня здесь нет, я там, в своем доме, в своей квартире... Это все нереально, сон... Вот Маша, она бодрая, метет пол... Это Нина, Нина все время стонет и просит вкусненького... Сейчас все начнут рассказывать сны... Я не могу больше! Одно и то же!.. Ника! (Ищет его глазами, и вдруг — злобно.) У, проклятые! Все из-за вас, я сейчас там была бы, человеком была, пропадите вы все пропадом!.. Боже мой, что я говорю, смерч какой в голове, даже кожа, каждый волосок болит!..

Она возвращается на место, замирает в прежней позе, укрывшись с головой.
А в вагоне светлеет, и жизнь идет своим чередом.

Ю р к а (напевает). Нас утро встречает прохладно...
Н и н а. Господи, как вкусненького хочется!
М а ш а. Вот и еще ночку пробедовали! (У двери.) Чего у нас там?.. Все то же! Вся природа как была, так и не переменилася!
Л е н а (ребенку). Ешь! К утру-то спишь, орало!..
С а в в и ш н а. Где же сковородка-то у меня, господи?..
Н и н а. Ой, чего только не наснится за ночь!.. Будто бегу я, значит, по реке, а река-то мелкая такая и вся рыбой кишит.
С а в в и ш н а. Рыба — к болезни.
Н и н а. А я прям по рыбе, прям по рыбе... Куда мне еще болезни?
М а ш а. Мясо, а не рыба. Не слушай!.. Это когда мясо.
С а в в и ш н а. Что рыба, что мясо — все пооколеваем к чертям! Прости, господи, на черном слове!..
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а (мрачно). Саввишна!.. Начинается?..
С а в в и ш н а (не слушая). Да где ж она есть?..
Н и н а. И еще что-то снилося...
И в а (ни к кому не обращаясь). А мне каждую ночь метро снится. Светло, красиво. Станция «Маяковская». А я спускаюсь, спускаюсь по эскалатору...
С а в в и ш н а. Дрянь тоже сон, не иначе — болеть!
И в а. Глупости, я не должна болеть.
С а в в и ш н а. Э, не должна!.. Да куда ж делась-то? Черная, большая?.. (Глядит на Юрку.)
Ю р к а. Я-то чего?..
Л ю с я. А мне, мне! Мне снилось, что меня волк съел!..
М а ш а (смеется). Ох, Люська, зажигалка!..
Л ю с я. Прямо — ам! И будь спок!..
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Ты чеши давай лучше, волк! Не хватало еще тиф подцепить!
М а ш а. Ой, сколько ж тьфу в ту войну было! Как вспомнишь!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Саня! И ты! Мажь опять керосином сегодня!
С а в в и ш н а. Вша, она не от грязи, она от тоски нападает.
М а ш а. Это точно! (Метет возле Сани.) Слыхала, девушка-тоска? Вот и сидит, спит на ходу!.. Нин, что за кулему-то народила? (Сане.) Я-то в твои годочки — их!..
Н и н а. Не доносила я ее, с трамвая поскользнулася...
М а ш а (смеется. Сане). Оно и заметно. Шевелись, шевелись! А я вот вроде в саду своем нынче была. Он летом первый раз у нас зацвел-то, да, Вовик?.. И вот будто весь-то он в цвету, весь в цвету! Такой чистый, такой белый! Прямо тебе пена! И пчелки: жжу, жжу! И так цветом меня по щекам, так и гладит!..
С а в в и ш н а. Все не к добру, все!..
М а ш а. Да ладно каркать! Сад-то не к добру? Белое все!
С а в в и ш н а. Да хоть рай приснися, а очнешься — все в дерьме!
М а ш а. С тобой говорить! Живые, слава богу! Едем!
Л е н а (хмуро). Едем! Мы едем!..
Л ю с я. А еще мне приснилось...
И р и н а (Люсе). Не лезь ты-то в бабьи разговоры! Что за манера!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Да, мне тоже. Все время Москва снится... (Как бы про себя.) Почему-то Пироговка... (Вздыхает.) Москва!.. Мы на Пироговке жили, когда Ирина у меня родилась. Весна была... (Ирине.) Бывало, покормлю тебя — и на бульвар... Солнце, зелень свежая, я молоденькая совсем, в белой панамке... Маш, ты сама вчера сводку слышала?..
М а ш а. Про Вязьму-то? Да нет, бабы говорили на станции.
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Беда без радио! Ничего не знаем.
М а ш а. То-то и оно! Там за одну ночь делов-то делается!
С а н я (безразлично). Обождите... А мне, мне... Что папаню нашего...
Н и н а. Убило? (В голос.) Ай, батюшки!.. Я чую, убило!..
М а ш а. Да ну что ты вскидываешься! Нин!..
Н и н а. Убило, сердце чует!..
Ю р к а. Да кончай ты, муттер!
С а в в и ш н а. Тише! Если убило, то жив, живей, значит.
Н и н а. Живой?..
С а в в и ш н а. Живой, живой, и не сомневайся.
И в а. Ну и гаданье у вас!
С а в в и ш н а. Мое-то гаданье точное! Тогда вспомните!
Н и н а. Хоть бы живой! Да сердце чует!..
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Нина! Нина! Что за истерика! Ты не одна!..
Ю р к а. Кх! Кх! (Стреляет в мать из воображаемого пистолета.) Ты, муттер, кончай блажить! Всю дорогу блажишь! Брошу я вас, к черту!.. Кх!..
М а ш а. Ну-ну, воин, мать больная!
Н и н а. Худо мне, сынок, сердце вот тута! (Показывает на горло. Галине Дмитриевне, оправдываясь.) Худо мне!..
Ю р к а. Тебе всегда худо. Лучше вот — чего шамать будем? Шамать охота!.. Саньк, чего у нас есть?..
С а н я. Обожди.
Ю р к а. Тьфу! Обожди!.. Не-ет, брошу я вас! Кх!..
Н и н а. Чего бы вкусненького!..
Ю р к а (дразнит). Какавы!
Н и н а. Ой, какавы бы хорошо!..
М а ш а (Галине Дмитриевне). Сколько мы там проехали-то?
С а в в и ш н а. Проехали? Стоймя всюю ночь стояли. Тут лилипут догонит, не то что!..
Л е н а. Именно! Едем, называется! Вэкуация! Эх!
И р и н а (возмущенно). Начинается!.. Правда, мама, сколько?..
И в а. Сколько, Галина Дмитриевна?

Все ждут.

Г а л и н а  Д м и т р и е в н а (не хочет говорить). Мало.
Л е н а. Ну! Ползем как черепаховые!
С а в в и ш н а. Теперь ножик куда-то! Кто ножик мой брал?.. Сколько ни сколь, а гроб дело, чего там!
Л ю с я. Сколько, мам?..
Ю р к а. Да километров тридцать.
М а ш а. Всего-то? Ёй-ё-ёй!
Л е н а. Ну! За ночь! Пешим больше побежишь! Доверилися сдуру!
Н и н а (причитает). Не доехать нам!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Перестаньте. Ничего не значит — двадцать, тридцать, важно направление.
И р и н а. Просто поразительно: с утра паника!
С а в в и ш н а (бормочет). Сама-то ты поразительная! (Видит Тамару.) Ой, Томочка, проснулася, деточка! Ну, как ты чувствуешь-то?
Т а м а р а (дергает фанерную дверь). Заняли, что ль, уже?
С а в в и ш н а. Да эта опять! Вперед всех влезет и сидит!
Т а м а р а. Молитвы, что ль, там читает? (Стучит.)

Голос старухи: «Дайте мне покой!..»

С а в в и ш н а. Ступай, доченька, сюда, я тебя завешу! Вредно терпеть-то тебе!
Т а м а р а. Да ну, скажете еще!
С а в в и ш н а. Да чего стыдиться-то? Какой уж тут стыд, и-и!..
И в а. Между прочим, какие бы ни были условия, но превращаться в свиней, — извините...
С а в в и ш н а. Чего-чего?
Т а м а р а. Очень у нас есть умные!
М а ш а (Иве, добродушно, с симпатией). Подвинься, мельница! Не надоело махать! Веничком бы помахала, самая наша бабья физкультура!
Т а м а р а. Правда что! Вот вечно перед глазами! Тошнит уже!
М а ш а. А тебе тошнит —отвернись.
И в а (Маше). Я предлагала установить очередь...
С а в в и ш н а. Тут еще очередь, не магазин!
Н и н а. Ты, Томочка, не расстраивайся, тебе нельзя.
И в а. Я, по-моему, не сорю, не пачкаю, детей у меня нет...
Н и н а. Ну, спасибо и на том!
С а в в и ш н а. Это мы пачкаем!

Смеются с Тамарой.

И в а. Умыться и почистить зубы всегда можно. От человека зависит.
С а в в и ш н а. Зубы! Ну, люди!..
Т а м а р а. От человека!
Н и н а (подхихикивает). Может, нам тоже с паровозу воды таскать да голяком в корыто?..
И в а. Единственно, что я помню о своем отце: как он меня с пяти лет учил плавать и душ принимать каждое утро...
Н и н а. Душ!

Смеются.

М а ш а. Ну, вы! Хватит!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Ива в принципе права! Нечего распускаться!
С а в в и ш н а. Да чего у нас, плохо ли? Как цари едем!
И р и н а. Я давно предлагала объявить соревнование на лучший вагон. Выбрать редколлегию, выпускать «молнии».

Тамара и Саввишна потешаются.

С а в в и ш н а. «Молнии»!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. «Молнии» не «молнии», а свинарник нечего устраивать! И насчет очереди правильно! Одна Маша за всех работает!
С а в в и ш н а. Ну, уж не знаю!..
М а ш а. А, сама-то скорей сделаешь!
Л ю с я (свесившись с полки, дразнит мальчиков). Оська, Оська!

Оська и Ника возятся под станками.

М а ш а (перешла к Кате). Уснула, что ли, наша бессонная? Ночь за ночью не спит, один нос да глаза осталися! (Галине Дмтриевне.) Вот кому надо внушить-то! Тает баба!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Да как внушить-то? Квартиру разбомбило, от мужа ни одной весточки.
М а ш а. А у кого весточки-то? Наши тоже не на печке сидят! А она уперлась в одно — и себя засушила и мальчишку вон! Переживательная больно! (О Нике.) Во, все супится, как старый дед!.. Иди-ка сюда! Отец-то у тебя знаешь какой веселый! Его по заводу-то каждый знает! А ты что?
Л ю с я. Дед, дед! Дедушка Савелий!..
М а ш а. Будто вчера на демонстрацию шли, на Первое мая, отцу твоему еще брюки белые забрызгало, помнишь, а? На закорках он тебя нес?.. Красавец мужик Лукашин, даром что начальник, а свойский... О таком запечалишься!.. (Вздох.) Как бы она вообще не того! Очень нежные повырастали!
С а в в и ш н а (вмешиваясь). Барышни советские!.. Подложи еще, Вовик!.. И когда только наплодились-то?..
И в а. Не все же твердокожие.
М а ш а. Мы, что ли? Ох ты! Ну твердокожие!
И в а (Маше). Я не про вас.
М а ш а (не слушая). Дубленые, скажи! А только нам ничего не страшно, все видали! С детства! В ту еще войну! Я вон как наковальня вся!..
С а в в и ш н а. Уж правда! Навидалися! Как влезла матушка-Русь в вагон-то в осьмнадцатом году, так и колыхаемся! Войну-то хорошо слышать, да нехорошо видеть, а мы-то!..
Н и н а. И правда, как оно сделалось-то! Готовились, на заем подписывались...
И р и н а (возмущенно). О чем говорят!..
М а ш а (Саввишне). Да ладно, вы-то тоже!.. Подвиньсь со сковородками-то своими!.. Вовик, не клади много, может, станем, на кирпичиках тогда сготовим!..
С а в в и ш н а. Ох ты, ох ты! Дрова-то общие!.. Мой-то старик все войны прошел, мы не такое еще!..
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Не надоело? Ну что за бабы!..
С а в в и ш н а (не слушая). Только и жить-то маленько стали перед войной!..
Н и н а. Это уж всегда, как заживешь хорошо, тут и жди беды!
Ю р к а (выхватил у Володи печеную картошку, которую тот нашел в золе). Вероломное нападение — вот это что!
В о л о д я. Отдай! Получить хочешь?
Ю р к а. От кого? От девочки Вовы? Ой страшно!.. Кх!..
М а ш а (ребятам). Вы еще! Тихо! (О Кате.) Не знаю, но чего-то надо делать с ней! Угробится!...
Л е н а (вдруг). А кто не угробится-то? Тут угробишься! От войны спасаемся, едем! А она во, война-то, вон!
М а ш а. Слетела птица ворона добро клевать!
Л е н а. Как там бомбил, так и здеся! Вон столбы-то как спички горелые, проволоки в клубок завиваются! Полюшко-то как вчера черное, так и нынче — уголь!..
С а в в и ш н а (в тон). Все хлебушек горит! Перемрем за зиму как мухи, хоть и доедем!..
Н и н а (тоже плаксиво). Дух стоит, будто сухари в духовке горят...
Л е н а. Чего обещать было? Чего брехать? Куда, гда едем?
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. А ну, прекратите! Скажите спасибо, что живы-здоровы, что погрузили, отправили организованно. Три таких эшелона за одну ночь оборудовали! Даже книги везем — вон Ива с технической библиотекой!
М а ш а. Правда! Другие пешком бегут! Вот — кто с тележками, кто на коровах!..
Л е н а. Воевали бы как следовает, и вэкуировать не надо! Погрузили! Отправили! Книги! Вишь радость!..
И р и н а (о Лене). Просто вредительство какое-то!..
М а ш а (Лене). Да не выкатывай глаза-то, молоко пропадет!..
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Только о себе думают! Люди на фронте гибнут каждую минуту!
М а ш а (вторя ей). И мы не шкуру тоже спасаем! Станки везем! Приедем на место, выгрузимся — давай работай!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Конечно! Для фронта! Нам и придется!
Л е н а. Вам!...
С а в в и ш н а. Ежели живой кто останется.
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Саввишна! Ну что вообще за разговоры! У меня сестра в Ленинграде — они в финскую войну тоже пережили, — не дай бог! Но ничего, все кончилось — победили!
М а ш а. Да ей говори не говори!
Л е н а (Маше). Да уж утерлись бы! Шкуру! Чего брехать-то? Ехайте, спасайтеся с детями! А это спасение! Ночь за ночью дрожишь! Дома хоть убежище было, по радиву хоть завоют, а здеся? Налетай, злодей, как хотишь, бей их по дорогам в саму голову! Вот что сделано!
М а ш а. Не галди!
И р и н а. Что она говорит! Просто невозможно слушать!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Лена! Тише! Ну сообрази! Тебя спасают, везут!..
Л е н а. Где мне сообразить! Я дура! Брехню мне не сообразить! Спасители! Зачем вон Есенюка над эшелоном поставили? Ответственный он? Начальник? Баб он чужих щупать начальник! Он спасет, черт мордастый!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Ну ты что, при детях!
С а в в и ш н а. Да ты про кого это? Скаженная!..
Т а м а р а. Что-что?..
Н и н а. Ой, совсем уж, правда!
И в а (спокойно). А кстати, совершенно непонятно, зачем нас на юг повернули?..
Л е н а. Да! Зачем вот! Помирать?! Так уж дома бы помирали!..
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. А ну, хватит, в самом деле! (Иве.) А тебе — странно! Сто раз объясняли: на востоке все пути забиты, там больше бомбят, а здесь мы скорей проскочим. Нам бы только до Суходольской, и все!
Л е н а. Счас, проскочили!.. Да нас разве кто послушает! Мы — кто? Бабы простые, работницы, а здеся инженерши!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Все мы здесь одинаковы.
М а ш а. Ты уж правда что! Совсем сдурела! Может, и я тебе инженерша? Я в литейке одиннадцать лет, меня всякий знает, а уж какая ты-то работница, известно тоже: табельщицей сроду, на языке да на заду мозоли-то себе шлифуете!
Л е н а. Плевала я теперь на все!
И р и н а. А я предлагаю поставить вопрос перед Есенюком!..
Т а м а р а. Да! Главное, на Есенюка сразу! Еще «мордастый»!
Л е н а. А то какой? Во ряху-то набрал! С чего?
Т а м а р а. Сама ты ряха!
Л е н а. Перечницы чертовы. Крохоборы!

Перепалка.

Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Замолчите, я сказала!
С а в в и ш н а. Не обращай, доченька, наплюй, ягодка моя. Язык-то без костей! Нашему Паше в ножки поклониться, что он с этаким поездом управляется, с бабьем! (Лене.) Твой пригож! Отбой известный. Кто мясорубку-то пропил, сама говорила!
Л е н а. Мясорубку? Сто лет в обед это было, мясорубка!..
М а ш а. А ну, хватит!
Л е н а. А чего она? Уж моего-то не трожь! Мой уж двадцать четвертого прям из цеха по повесточке-то ушел! Его, дурака, может, и на свете нету, пока ваш-то боров при своей бабе сопит! Мы и не простилися!.. Я дура за мылом в очередь простояла тетя Дуся соседка беги говорит беги пока еcть а то как война первым делом ни мыла ни соли а он-то и приди прощаться... мясорубку... он исправленный давно стал он все молчком да молчком... она еще утром повестка-то пришла а он и тут смолчал а как пришел прощаться-то пождал пождал меня сел на табуретке и сидит а время-то все вышло тетя Дуся ему в магазин мол в угловой да видно и разминулися... а я как сердце чуяло бегу бегу сумку волоку с мылом-то да с Костиком вот Костика-то брала чтоб на двоих дали зашлась запыхалася а тетя Дуся и говорит только-только на табуреточке-то сидел я тронула а она еще теплая табуреточка-то...

Лена плачет. Пауза.

Т а м а р а (трясет дверь). Да сколько ждать-то!.. Не одна здесь!

Голос старухи: «Уже, уже. Я уже вышла. О мой бог! Где покой?!»

Л а в р а (садится). Что за шум, а драки нету?.. Все чего-то орут, орут... Зажигалка! Тихо!..
М а ш а. О, теперь чучело наше проснулося! Патрет!..
Л а в р а. Ой, голова! .. (Маше.) А ты, маленькая, молчи!.. Где едем-то?.. Ох! Пейзажик! «Поздняя осень. Грачи улетели». (Смотрит, как Тамара трясет дверь.) Родишь так, маленькая! Моя засела? (Кричит.) Айседора! Выходи строиться! Тревога! (Голову ломит от крика.) Ой!.. Тетя Галя! Глоточек!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а (сурово). С добрым утром!
Л а в р а. Ну, тетя Галя! (Исследует пачку, склеивает слюной папиросу.) Как там, в аптечке-то?.. Она ведь общественная, аптечка...
М а ш а. Вот баба себе живет!.. Умойся!
Л а в р а. Ты, маленькая, молчи! Женщина умываться не должна, лицо испортится. Ирка, слышишь?.. Ну, тетя Галя! Одна моя клиентка знаете как говорила? Артистка, между прочим. С утра, говорит, выпьешь — целый день свободный... Юрик, огня!

Юрка мигом подносит спичку.

М а ш а. Сама-то ты артистка!
С а в в и ш н а (бормочет). Вот! Глаза не продрамши, пить да курить! Срам глядеть! Тьфу!
Л а в р а (Саввишне). Что ты, маленькая? Не слышу.
С а в в и ш н а (бормочет). Семейка! Одна в уборную всегда вперед всех, другая...
Л а в р а. Что-что? Плохо слышу. (Вдруг.) Молчать! У, грымза! Цыц у меня! (Делает вид, что хочет пнуть Саввишну.)
С а в в и ш н а. Ой! Убивают!.. Люди! Что делает! Фулюганка!
Л а в р а (дразня Саввишну). А, боитесь, черти! Зарежу! Вон выкину! (Хохочет.)
С а в в и ш н а. Тебя, фулюганку, пьяницу, первую ссадить!..
Т а м а р а. Уйдите, мама!.. От такой нахалки жди!
Л а в р а. А ты, маленькая, пузо береги!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Лавра! Ну что это?
С а в в и ш н а. На сносях человек, а нервировают день и ночь!
Н и н а. Ой боже мой! Сердце!.. Как не стыдно, правда!..
М а ш а. Ишь расходилась! Брось! Прикройся-ка лучше!
Л а в р а (послушно, сложив руки). Все, все! Прекратила.
С а в в и ш н а. Никакого терпения уж нету!
М а ш а. Прикройся, говорю! Вон все наружу.
Л а в р а. Что — все?
М а ш а. Все!
Л а в р а. Нет, ну что — все?
М а ш а. Да все! Отцепись!
Л а в р а. Все! Вот это, что ль? (Распахивается.) Маленькая моя! Не видала?
М а ш а. Тьфу на тебя, дурища!
С а в в и ш н а. Вот самая фулюганка и есть!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Лавра! Дети же!
Л а в р а (курит, кривясь от дыма. Вдруг). А в доме четырнадцать не дети были? А в девятом детсадике не дети? Руки, ноги оторванные — на это можно детям? Оська! Где Оська, Люся! Ника! Вот дети! А ну, скажите, скажите, что вы видели?..
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Лавра! Лавра!
Л а в р а. Дети! Что наши дети увидели — старикам старым не снилось! И что еще увидят — неизвестно! Дети!.. Дайте глоточек-то, ей-богу!.. Все равно война!.. Дети!..
И р а (возмущенно). Я не понимаю! (Галине Дмитриевне.) Почему вы все молчите и терпите? Это же возмутительно!
Л а в р а. Тю-тю-тю-тю!..
И р и н а. Вся страна воюет, люди гибнут на фронте, все должны быть собраны...
Л а в р а. Тю-тю-тю-тю!..
И р и н а. А какой-то один морально разложившийся человек!..
С а в в и ш н а. Вот! Правда что!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а (морщась). Ира, Ира!..
И р и н а. А ты! А ты, мама! Ты за старшую в вагоне — и не можешь!..
Л а в р а. Все-все-все! Все, маленькая моя! Все, сознательная моя! Во! (Достает из-под матраца железнодорожный знак, на котором написано: «Закрой поддувало».) Поняла?..

Люся смеется. Галина Дмитриевна шлепает ее.

И р и н а. Идиотизм! С вами я вообще не желаю говорить!
Л а в р а. Ну давай переписываться.
И р и н а. Но где надо, я все скажу!
Л а в р а. О, ты скажешь, не сомневаюсь!.. Только где это — где надо? Где оно, маленькая моя?.. Дурочка! Давишь вот мордочку и дави!
И р и н а. Не ваше дело! Как вы — не буду!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Вы перестанете или нет? Стыдно!
Л а в р а (вдруг с полным спокойствием). Да ладно! Поняла... Эх, скучно с вами!.. Ива! Эй, Ива плакучая!
И в а. Я не люблю, когда мне говорят «эй»!
Л а в р а. О, извините! (Обводит всех взглядом.) О! Полная обструкция! Интересно! (Видит старуху, которая показалась наконец из уборной.) О! Кого я вижу! Явление Христа народу! Айседора! Сара Бернар! Как стул?..
С т а р у х а (на ней длинный балахон, седые длинные волосы полузаплетены в косы). Я всем мешаю. Они мне не мешают, а я им мешаю. Я вообще могу сойти с этого поезда. (Тамаре.) Сейчас Йосина очередь... Йося!..
Т а м а р а. Как же! Щас! (Скрывается в уборной.)
Л а в р а (громко смеется). Надо же! Моя свекруха! Видали? Ну, не цирк?..
С т а р у х а. А вам вообще лучше молчать!..
М а ш а. Ну хватит, хватит, поорали, посмеялись, когда дело делать будем?
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Правильно, Маша! Еще не завтракали!
Л а в р а. Вот уж чего в жизни не думала! Арбатская девочка была! Как птичка! Фартовая девочка!... На дамского мастера училась!..
С т а р у х а. Вы не женщина, вы брандспойт.. Где мальчик?
Л ю с я (в восторге). Брандспойт!
М а ш а. Да ладно, Лавра!.. Галина Дмитриевна, хлебушек!..
Л а в р а (смеется). Подохнуть! Как она меня только не обзовет! А с чего началось? Познакомилась я на одной вечериночке с Сенечкой. Ах, Сеня, молодой спец, конструктор, кепи, краги, трубка, только вчера из Детройта, роговые очки!..
С т а р у х а. У Сени было стопроцентное зрение. До вас.
Л а в р а. Да, очки для понта!.. И что? Не успел мой Сеня квартиру получить, не успела я к нему переехать, как повалили вот эти все народы! Мама из Житомира, папа из Житомира, брат Яша и еще какая-то тетя Хана! (Хохочет.) Тетя Хана!
С т а р у х а. Ей смешно! Весь Житомир плачет, что этот талант, эта умница — наш Сеня — женился на этом трамвайном звонке!
Л ю с я. Трамвайном звонке!
Л а в р а. Ну, я подохла тогда! Сенька, говорю, что это! Кто это такие, Сеня? Мы ведь не понимали в нациях-то! Хороший парень, и все!
С т а р у х а. Это женщина? Это мать? Это подруга жизни? Холере она подруга!.. Йося! Он опять полез в это железо! Йося!..
Л ю с я. Холере! (Заливается смехом.)

Галина Дмитриевна шлепает ее уже всерьез. Люся обижается. Старуха лезет под станки. Лавра отсмеивается.
Галина Дмитриевна достает из наволочки буханки, режет хлеб на всех.

М а ш а. Ну ладно, ладно, за дело, правда что!.. (Поет.) «Эх, хорошо кровать убрата, на ней некому сидеть!» (У двери.) Хоть стал бы на полчасика. Когда не надо, так ползет... Вовик, не подкладывай много, говорю!..
В о л о д я. Мам! Я, знаешь, подумал: приедем, я тоже работать, а?
М а ш а (вздохнула). Похоже, придется. Ну погоди еще, дай доехать!
Ю р к а. Работать он! Девочка Вова!.. (Шепотом.) Шляпа! На фронт надо бежать, понял? Мы их — кх! Кх!..
М а ш а. Давайте, давайте, бабоньки, кормиться пора!.. Сань! Да ты пошевелишься когда?.. (Нике.) Ну, а ты чего, дедушка бука? Гляди веселей! (Тормошит Нику.) Сейчас есть будем!.. Где подружка-то твоя? О, загрустила!

Обиженная Люся напевает, сочиняет песенку.

Л ю с я. Окно заморосило... окно заморосило...
Н и н а. Ирисочек бы! Хоть сто грамм!..
С а в в и ш н а. Томочка, вот носки теплые надень, высохли!
Л а в р а. Теть Галь! А правда, что слышно-то? Где мы?
Л ю с я. Мы едем в шинелях, мы едем в шинелях... на опасный бой...

Поднимает голову и садится, озираясь, Катя.

М а ш а. О! Вот и Катюшка наша оживела! Ну как, совушка ночная? Поспала?.. Есть пора, прибирайся.

Катя молча кивает.

Л ю с я (поет). Окно заморосило, окно заморосило, мы едем в шинелях на опасный бой... Окно заморосило, и осень наступила, мы едем в шинелях на опасный бой...

Галина Дмитриевна режет хлеб. Маша раздает. Лавра изучает карту. Саввишна натягивает Тамаре носки.
Юрка жестами переговаривается с соседним вагоном. Лена прилаживает у печки пеленки. Люся поет. Ива возле Кати, присела.

Л а в р а (изучая карту). И Крым... Как же Крым-то?.. Алупка, Воронцовский парк... (Поет.) «Утомленное солнце нежно с морем прощалось...»
С т а р у х а. Йося, отнеси своей маме этот несчастный паек.
И в а (Кате). Я давно хочу сказать: вы зря так. Не спите и вообще. Понимаете, от человека от самого зависит... Все зависит от нас самих...
Л ю с я (поет, все более воодушевляясь). Окно заморосило, и осень наступила, и я с тобой простился на год или на два, окно заморосило, и осень наступила, но все остались нежности и нежные слова...
И в а. Вот я. Я привыкла верить в себя... Хотеть — значит мочь... У вас сын...
Л а в р а (Оське). Ешь, ешь сам, я не хочу.
Л ю с я. Но все остались нежности и нежные слова...
И в а. У меня всегда был принцип: не участвовать в том, что не нравится. Но это утопия. В чем-то можно, но в чем-то, понимаете... Живешь — и уже участвуешь. Вот война. Разве мы хотели в ней участвовать?.. Понимаете?..

Катя кивает.

С а в в и ш н а (кричит). Сало! Сала кусок! Вот такой кусок еще был! Во! (Глядит на Юрку.)
М а ш а. Да тише! Во горло-то!..
Ю р к а. Да чего все на меня-то?
С а в в и ш н а. Да где ж оно есть? Где?
Т а м а р а. Мама! Да вот оно!
Н и н а (внезапно истошно, показывая наружу). Ой! Ой! Батюшки! Ой! Идут!.. В касках! (Падает ничком.)

Общий испуг. Кто бросается на пол, кто пригибается.

Л е н а. Дождалися! (Хватает ребенка с нар.)
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а (почти отбросив Люсю от окна). Тихо! Без паники! Маша!
М а ш а (у двери). Чего ты увидела? (Галине Дмитриевне.) Вроде нет ничего.
Н и н а. Да идут, идут! Прям на нас!..
М а ш а. Примерещилось тебе. Наши, может?.. Наши-то тоже в касках! (Кричит в соседний вагон.) Анют! Анюта!.. Ничего не видали?.. Да так!.. Ладно! Нет, ничего!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а (резко). Чтоб даже думать не смели на эту тему! Не может их здесь быть!
С а в в и ш н а. Ох! Этак ведь родимчик случится! (Тамаре.) Не бойся, доченька! Ненормальных набили полон вагон!
Ю р к а. Ну, муттер! Ну ты совсем! («Стреляет».) Кх! Кх!
Н и н а. Воздуху! Камфарьи!.. Умру я! Не доехать мне!.. Ваня на фронт ушел, Костя, брат, ушел, и я помру!.. На кого ж вы останетесь-то, Санечка?
С а н я. Обожди, ма! Ты что?.. (Дает лекарство.)
Н и н а (причитает). Только жить стали, из нужды выбилися, дети подросли! За обед ввосьмером садилися — всех разогнал, проклятый! Да за что ж это нам, за какие грехи, господи!.. Убьет ведь его, знаю я! Не может он этого! Тихий он у меня, вон Саня-то вся в него! Он паучка-то не задавит! Муху вот так словит да в форточку отпустит! (Плачет.)
Ю р к а. Во темнота-то! Да он их там — кх! Кх!
М а ш а. Нина, Нина! Да знаю я твоего Ивана!.. Он тихий, да умелый!
Н и н а. Что ж они все-то пошли? Драчуны бы шли, воины, а то и хилые туда, и в очках, и старики! Солдатов, что ль, мало?
Ю р к а. Ну что лепит! Это ополчение! Не понимаешь?
Н и н а. Убили! Убили...
К а т я. Замолчи!

Она так это кричит, что все пугаются и сама она тоже. И тут внезапно тормозит поезд.
Что-то валится, кто-то падает. Новый испуг.

Г о л о с а. О черт!..
— О господи!..
— Тихо!

Долгая пауза.

Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Не выходить никому без команды!

Кто осторожно глядит в оконца, кто в дверь.

М а ш а. Глядите, воронка!..
И в а. Фугаска!
Л а в р а. Похоже, недавно!..
М а ш а (кричит в соседний вагон). Анюта, чего там?
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Есенюк вышел! Есенюк! Тихо!
М а ш а. А березки-то посекло!..
Л а в р а. А вон с корнями прямо!..
М а ш а. Ох ты господи, сколько земли проехали, одно-то горе кругом!..
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Есенюк машет: выходить можно!
Ю р к а. Ура! (Спрыгивает первым.)

Общее облегчение, воодушевление.

М а ш а. Все! Постоим, значит! (Нине.) А ты — «идут»!.. Вовик, кирпичики!.. Ребята, по дрова! Вон овражек, может, вода есть? Где ведро? (Кате.) Ну ты, чумовая, сходи по воду-то, сможешь? Давай, давай! Развейся!..
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Осторожней, может, недолго простоим?
М а ш а. Э-э, стал — так теперь на полдня!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Не разбредаться!.. Дети!.. Люся!..
Л е н а. Вот так-то едем! Спасаемся! Эх!..

Начинается суматоха. Все хотят выйти, размяться. Кроме того, надо добывать воду, топливо, и женщины делаются сразу
едины, дружны, энергичны в этом добывании. Дети тоже привычно сыплются на землю. Юрка заигрывает с Ирой.

С т а р у х а. Йося! Куда ты?!
Л а в р а. Ладно, Айседора! Пусть побегает!.. Брр!.. Холодно! Дайте платок!
С т а р у х а. Дайте, подайте! Ударьте сами немножко пальцем по пальцу!
Н и н а (плаксиво). Юрик! И мне хочется! На землю!
С а в в и ш н а (бормочет). На землю! В землю! Все там будем!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а (смотрит в окно). О! Все высыпали как горох! Эх, спина ты моя, спина! Что ж ты, спина, поправляться-то будешь?

Голос Юрки: «Кх! Кх!» Голос Люси: «Дурак! Отвернись!»

Просыпается и садится человек на тамбуре. Он грязен, худ, небрит. Но в глазах его сияет сама доброта.
За пазухой у него щенок.

Голос Лавры: «Кому чулки новые? Меняю на «Беломор»!..»

М а ш а. Галина Дмитриевна, на вас-то варить?
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Пожалуйста, Маша. Ты уж прости!
М а ш а. Да чего там!

Голоса, перекличка, кто возвращается за чайником, кто несет кирпичики, дрова. Володя набирает
на совок жар из печи, и вот уже тянет дымком и слышен треск костра. Появляется белокурая
тоненькая Лариса, заглядывает в вагон.

Л а р и с а. Здравствуйте! А где Володя?.. А, вон! Володя!
С а в в и ш н а (натыкается на нее). И, уж тут как тут! Ну-ка!.. Томочка, луковку мне подай!.. И чего сюда шатаются! Есть свой вагон, и сидели бы!..
Л а р и с а. Я вам, по-моему, не помешала, а если помешала, извините.
С а в в и ш н а. По-твоему, по-моему! Черт бы вас всех не видал, прости господи!.. Во! Уж Паша идет, а у меня еще и не готово ему!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Лариса! А Федор Карлыч? Придет?
Л а р и с а. Не знаю. Наверное... Володь! Я здесь!
С а в в и ш н а. Карлыч! Марлыч! Черти не нашего бога! О господи!.. (Уходит.)

Лариса убегает. Сбоку, со стороны тамбура, — гомон женских голосов и голос Есенюка.
Голос Есенюка: «Все, товарищи женщины, будет! Все, родненькие мои! Дайте вдох-выдох сделать!»

Е с е н ю к (выходит пятясь; молодой, здоровый, горячий. Фуражка на затылке, ворот гимнастерки с вохровскими петличками расстегнут, на боку кобура, под мышкой тушка курицы). Фу! Ну народ! Покушать-то дайте! Всю ночь не евши! Все, говорю, будет!.. Тома! Мамань! Как оно тут?.. Стоп! (Видит человека в тамбуре.) Кто такой? В чем дело? (Курица мешает ему.) Документы!..
Л ю с я. У него собачка.
Е с е н ю к. А тебе везде надо, ну-ка отсюда!.. В чем дело, гражданин? (С важностью.) Это эшелон особого назначения. Ну-ка, давай!..

Человек смотрит испуганно, показывает больную ногу, самодельный костыль.

Л ю с я. У него нога.
Е с е н ю к (Люсе). Кому сказано?.. Ну! Языка, что ли, нету? Документы! С собаками еще, понимаешь!.. Выходи! Выходи на землю!..
Т а м а р а (из вагона). Паша! Чего там?..
Е с е н ю к. Сейчас, родненькие мои, айн момент! (Человеку, который пытается что-то объяснить азбукой глухонемых.) Немой, что ли? Глухонемой?.. Документы!
Л ю с я. Ой! Глухонемой! Ника! Сюда! Оська!
Е с е н ю к (детям). Геть отсюдова, кому сказано!.. Это мы знаем! Глухо! Немой! Шпиён на шпиёне кругом! Недавно еще случай был: один коровью чучелу надел, с копытами, в коровьей чучеле, понимаешь, бегал, фотографировал все!.. (Вдруг громко, хватаясь за кобуру.) А ну! Хенде хох! Документы!
Т а м а р а. Паш! Да кто там?
Е с е н ю к. Счас, Томочка, счас!.. (Берет у перепуганного Глухонемого документы.) Так... Пара-ди-жевский. Поляк, что ли? Есенюка, родненькие мои, не обманешь, Есенюк шесть лет в бюро пропусков, как один день... Гляди, с одного года со мной, а не скажешь... У Есенюка мышь не проскочит, понял? Что ж ты так обтрепался-то? Вас тоже организованно должны... Та-ак. Вроде все в порядке, инвалид... Ладно, до станции довезем, там разберемся!.. (Тамаре и Галине Дмитриевне.) Инвалид тут пристал, до станции пусть доедет. (Кричит Глухонемому, пряча его документы к себе.) Это се-бе по-ка бе-ру, по-нял? Не боись! У меня как в аптеке!.. И чтоб никуда отсюдова! (Ребятам и Ирине, которая появилась с букетом осенних листьев.) А вы поглядывайте! Ясно? (Ирине.) Шпиён на шпиёне кругом!.. (Идет к вагону.)
Л ю с я. Я боюсь.
О с ь к а. Он не слышит.
Н и к а. А может, слышит?

Глухонемой улыбается, манит детей к себе.

И р и н а. Не ходите. Будьте бдительны. (Уходит.)
Е с е н ю к (у вагона). Ну? Как вы тута, родненькие? На-ко, прибери! (Отдает Тамаре курицу.)
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Паша, ну что? Что слышно?..
Т а м а р а. Что ж ты, как ночью ушел, и все? Стояли же!
Е с е н ю к. Родненькая, так эшелон на мне, все на мне!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Тамара, подожди ты, ей-богу!
Т а м а р а. Знаю я, какой эшелон...
Е с е н ю к. Тю! Ну гляньте на нее! Да ты что! В седьмом вагоне этот... коклиш, в первом опять скандалют меж собой, во втором Пробкина, которая четверо детей, как на грех, руку себе ошпарила! Ну?..
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. А сводку не слышал, Паша? Ничего ведь не знаем.
Н и н а. Пашенька! Помоги мне на землю! Так хочется!
Т а м а р а. И поговорить не дадут! (Нине.) Хоть чего-то, а все ей хочется!.. Ты спал-то где, в четвертом?..
Е с е н ю к. Вот жена! Да где я спал! Не евши всю ночь крутишься... Тут вообще неизвестно чего будет... (Тихо, Галине Дмитриевне.) Вон слух есть, Суходольскую вроде бомбили!..
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а (тоже тихо). Суходольскую? Не может быть!
Е с е н ю к. Вот то-то, что может! По всей дороге составы стоят, с ранеными поездов пропустить не могут!.. (Нине.) Иди, сниму!
Т а м а р а. Ты мне не заговаривай! Я сейчас видела, из четвертого ты вышел! Где Верка Золотухина!
Е с е н ю к. Опять ты двадцать пять! Что ты с этой Веркой?!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Тамар, ну действительно!

Есенюк взял Нину на руки. Тамара глядит ревниво. Сбоку появляется Катя с ведром.

Е с е н ю к. Ну вот скажите ей!.. Совсем уж!.. (Нине.) Э! Что ж ты как перышко! (Галине Дмитриевне.) По всему пути! Это что будет, если он... (Показывает вверх.)
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Сводку, сводку, Паша, надо узнать!
Н и н а. Совсем высохла я, Пашенька!.. Спасибо тебе, хоть на последней травке полежать.
Е с е н ю к. Ну-ну, родненькая, на последней! (Опускает Нину, та задерживает свою руку у него на шее.) Вот тут давай, да не простынь.
Н и н а. Спасибо, Пашенька! Горячий ты какой, прям мокрый...
Е с е н ю к. С вами упреешь!
Т а м а р а. Идешь ты или нет?
Е с е н ю к. Да иду, иду! Чего ты капризы капризничаешь? Тут жрать охота, не евши всю ночь!
Т а м а р а. Заладил! Знаю я твою ночь! (Ушла в вагон.)
Е с е н ю к. Да это что ж, а? Ей-богу! Ну?.. Тома!.. (Лезет за ней. Галине Дмитриевне.) Сейчас я!..
Н и н а. Кать! Катя! Хорошая водичка? Ой, как хочется водички хорошей!

Катя подносит ей ведро. Нина пьет через край. Катя садится на землю. Юрка что-то ест, предлагает Ирине.

И р и н а. Ты отстанешь или нет?
Ю р к а. Да поешь, вкусно!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Ира! Помоги Маше, она все время для нас все делает!
И р и н а. Ну я иду, ты не видишь?

Есенюк появляется в дверях.

Е с е н ю к. Черт, на козе не подъедешь!.. (Кричит.) Маманя! Скоро?.. (Галине Дмитриевне.) Насчет Ленинграда машинист говорил — тоже плохо.
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Да... У меня там сестра...
Е с е н ю к. Ничего. Наше дело — доехать. Доедем!.. Ага! Вон Карлыч бежит! Карлыч, сюда!

Появляется Федор Карлыч, существо нелепое, смешное, совсем не похожее на аккуратного доктора. Он
в шляпе, в меховой безрукавке, замотан шарфом, все время что-то жует. Видит Глухонемого и детей.

Ф е д о р  К а р л ы ч. Здрасте, детки, здрасте!.. Скажите «а» (Смеется.) Все дело в великом противостоянии Марса, я говорил! А это-с кто?.. Иду, товарищ Есенюк, иду!.. (Глухонемому.) Что с ногой? Ай-яй-яй! Какая грязь!
Л ю с я. Доктор, доктор, он не слышит ничего, не говорит...
Н и к а. Глухонемой.
О с ь к а. Шпион.
Ф е д о р  К а р л ы ч. Шпион?..
И р и н а. Да, возможно, это шпион.
Е с е н ю к. Карлыч! Сюда! Это инвалид пристал! Я проверил!
Ф е д о р  К а р л ы ч (Ирине). Шпион. (Вглядывается в инвалида.) Ай-яй-яй! Кругом шпионы, ох ты боже мой! Мне тоже один человек сказал: вы немец? Значит, шпион. Потенциальный! А? Потенциальный!.. (Смеется.) А наша семья живет в Лефортове со времен царя Петра Великого. Но я не в обиде, нет, нет!.. (Глухонемому.) А ну-с, скажите «а»? (Говорит с Глухонемым на пальцах, на его азбуке, тот радостно отвечает.)
Е с е н ю к. Карлыч! Он до станции, там сдадим куда надо! Том! Да иди сюда! Вот человек тебе скажет! Ох, капризы!.. (Скрывается в вагоне.)
Ф е д о р  К а р л ы ч (детям). Не бойтесь, это не шпион. (Инвалиду.) Да-да, посмотрю вас, голубчик, посмотрю. Перевязочку надо, перевязочку. А из чего перевязочку?..
Л ю с я. Он не шпион! Я знала! (Лезет в тамбур.) Не бойтесь! Ой, какой щеночек!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Здравствуйте, Федор Карлыч! Как вы?
Ф е д о р  К а р л ы ч. Ничего, ничего, спасибо. Доброе утро, доброе утро. Я сейчас... Товарищ Есенюк, вы доставайте мне медикаменты где хотите, я так не могу... (Тянет носом.) Ай-яй-яй! Блинчики! Оладышки! Ах!.. (Нине.) А вы что это, голубушка? Вам нельзя, сыро-с, сыро-с...
Н и н а. Так хочется, доктор!
Ф е д о р  К а р л ы ч. Ну, дорогуша, мне много чего хочется, а вот! Все! Увы! (Достает из кармана и грызет морковку.) Великое, так сказать, противостояние... (Кате.) А как вы, голубушка? Как наши дела?.. Когда мы улыбнемся?.. Очень мы себя плохо ведем, очень... Нельзя так! Такая молодая, интересная женщина.
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Я вот скоро... Ремень надо взять да ремнем эту интересную женщину!.. (Тихо.) Прямо не знаю, как тут быть. Понимаете, она совсем не может без него! Вот вам Война и Мир, Мир и Война!..
Ф е д о р  К а р л ы ч. Да, да, я понимаю...
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Доктор, а меня вы посмотрите? Чего-то я совсем...
Ф е д о р  К а р л ы ч. Непременно, непременно... Растирали на ночь?

Появляются Лариса и Володя. Веселые, легкие, они идут смеясь, несут охапки хвороста.

Л а р и с а. А помнишь, как Чарли пароход на воду спустил?..
В о л о д я. А! Подметал-то?
Л а р и с а. Подметал, подметал, колышек вынул.
В о л о д я. И пароход — у-у! Пошел!

Хохочут.

Ф е д о р  К а р л ы ч. Лариса!.. (Останавливает ее.) Почему ты опять здесь? Ты же прекрасно знаешь: опасно уходить от своего вагона.
Л а р и с а (громко). Дедушка, ну что такого? Я не понимаю!
Ф е д о р  К а р л ы ч. Понимаю не понимаю — не заставляй меня приказывать!
Л а р и с а. Я не понимаю приказов, которых я не понимаю...
Ф е д о р  К а р л ы ч. Иди, пожалуйста, в свой вагон и больше...
Л а р и с а. Сам — так ходишь!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Федор Карлыч, ну что вы? Лариса у нас как своя, ее никто не обидит, не бойтесь.

Володя и Лариса смеются между собой.

Ф е д о р  К а р л ы ч. Да? Но к чему лезть на рожон? Понимаете, быть немцем сегодня...
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Ну зачем вы опять об этом? Какой-то дурак сказал, а вы... Мы вас всю жизнь знаем, вы всех наших детей лечили... При чем тут — немцем?
Ф е д о р  К а р л ы ч. Боже, боже! Дорогая моя! Да разве я обижен? (Смеется.) Великое противостояние! Я не о вас. Но могут найтись люди — ткнут в девочку пальцем: а, немцы!..
Л а р и с а (услышала). Мы — немцы? (Смеется, Володе.) Слышал? Ты что, дедушка? Я — комсомолка!
Ф е д о р  К а р л ы ч. Ай-яй-яй! Любит молодежь устроить митинг!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Ну действительно, какие вы немцы!
Ф е д о р  К а р л ы ч. Но мы — немцы, немцы...
Н и н а (вдруг). Да это хорошо, что вы в нашем эшелоне-то! Он-то (показывает вверх) разведал уже небось, что вы едете, вот и не бомбит, своих-то!

Пауза.

Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Нина! Да что ты говоришь-то всегда!
Н и н а. А чего ж! Зачем ему своих-то?
Л а р и с а. «Своих»?! (Возмущена, убегает.)
В о л о д я (Нине). Ну!.. (Бежит.) Лариса! Лариса!..
Ф е д о р  К а р л ы ч (с жалкой улыбкой). Может быть, может быть... Это не приходило мне в голову... (Он не знает, как справиться с оскорблением.)
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Федор Карлыч! Ну не обращайте внимания! Доктор!.. Ох, Нина!
Н и н а. Да чего я-то?
Ф е д о р  К а р л ы ч. Пустяки, пустяки, я не обижен...

Появляются Есенюк с Тамарой, и вылетает Саввишна со сковородкой и чайником.

С а в в и ш н а. Бегу, бегу, Пашенька! Готово! Ой! (Карлычу.) Да что ж вы под ногами-то все крутитесь!.. Паш! Чего они в своем вагоне-то не сидят? Все ходют, ходют, вынюхивают, что ль, чего?.. Ой, бери, горячо!..
Е с е н ю к. Ну-ну, потише, потише!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Черт! Ну бабы! Что вы мелете, Саввишна? Постыдитесь! Вот завтра заболеете!..
С а в в и ш н а. Чего? Нам стыдиться нечего, не воруем! А болеть тоже бог миловал! Это которые работать не привыкши, все болеют, пока на их другие работают!.. А мы-то!..
Е с е н ю к. Ну, вы правда что, мам!.. Карлыч, ты...
Ф е д о р  К а р л ы ч. Я не обижен, нисколько не обижен...
С а в в и ш н а. Вот и стыдят меня и стыдят!..
Н и н а. Ой, пахнет вкусно!..
Е с е н ю к (вдруг насторожившись). Тихо!

Все замирают в ужасе — на эшелон внезапно падает рев и тут же тень летящего на бреющем самолета. Секунда оцепенения. «По вагонам!» — кричит Есенюк. Затем дает новую команду: «Рассыпайсь!» Но лязгает сцепление, паровоз гудит, и Есенюк снова кричит:
«По вагонам!» Все бросаются по местам. Глухонемой прикрывает собой детей, на тамбур цепляется Федор Карлыч. Есенюк убегает вдоль поезда, Тамара зовет его назад. Галина Дмитриевна командует. Маша тащит за собой Катю, а потом вместе с Ивой и Леной швыряют в вагон кастрюли, чайники, горячие кирпичи.
А самолет делает новый заход, и теперь к его все заглушающему реву прибавляется четкий звук крупнокалиберного пулемета. Стонет гудок. «Ложись!» — кричит Есенюк, и все валятся где попало, пряча головы, прикрывая детей. Одна Лавра осталась стоять во весь рост
и трясет кулаками, поднятыми вверх. Она кричит исступленно.

Л а в р а. Что же ты делаешь, сволочь! Тут дети, сволочь! Ты видишь, сволочь?.. Сволочи!..



ЧАСТЬ ВТОРАЯ


ДЕНЬ


КАРТИНА ПЕРВАЯ

СТАНЦИЯ

Все то же самое. Только сейчас эшелон стоит у станции, на путях, среди других составов, и атмосфера иная: светло, шумно, людно. Дело в том, что рядом с нашим эшелоном несколько часов простоял другой, воинский. Сколько было знакомств, разговоров, симпатии! Молодые офицеры, молодые солдаты, летчики, юные лейтенанты в новеньких портупеях! И вот теперь их провожают. Лица провожающих, глаза, взмахи рук обращены прямо в зал. Женщины и дети — кто на земле, кто выставился в дверь, кто в оконца, кто машет с тамбура. Тамбур, кстати, утыкан бумажными цветными вертушками, — эти вертушки, корзинки, игрушки делает Глухонемой: для детей и на продажу. Все высыпали, все провожают воинов. Что касается Лавры, то она только что выпрыгнула из воинского вагона, на голове ее пилотка, в руках
и за пазухой подарки; папиросы, консервы, шоколад, фляжка на ремешке. Губы у нее были накрашены, теперь смазаны, на ногах туфли,
на ней элегантное, но рваное платье. Она возбуждена больше всех, она смеется и плачет. Гудит гудок, и слышны мужские голоса: «До свиданья, бабоньки!.. Не забывайте!.. Счастливо доехать!.. Полевая почта девяносто шестнадцать!.. Детишек берегите!.. Живы будем
— не помрем!..» Под конец бодро играет баян. Женщины гомонят, кричат разом.

М а ш а. Калошин! Калошин! Алексей Иваныч!
С а в в и ш н а. Сохрани вас господь, ребята, сохрани господь!..
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Илюша! Кончится война, приходите в гости!
И р и н а. Илюша! С победой! Возвращайтесь с победой!
М а ш а. Встренется — скажите: живые мы! Калошин! Здоровый такой!
Л е н а. Маслёнкин Павел! Маслёнкин!
И в а. Москве там привет передайте! Чистым прудам!..
Л а в р а. А ты, маленький, молчи, понял?.. Капитан! Боря! Целую!..
Т а м а р а. Бейте их там, гадов!..
Н и н а. Голубчики вы наши, соколики! Ой, письмо бросьте, не забудьте!
Л ю с я. Дядя Илюша! Дядя Илюша! До свидания!..
С т а р у х а. Ай, какие умницы! Все ученые...
Л а р и с а. Напишу! Честное комсомольское!
М о л о д о й  м у ж с к о й  г о л о с. Катя! Катя, ну пожалуйста!..
М а ш а. Калошин! Алексей Иваныч!..
Л а в р а. Кать! Катька! Ну, просит человек, жалко тебе! На память! Сейчас, лейтенант, сейчас!.. Катьк!

Катя сдергивает с шеи косыночку, бросает ее, косынка не долетает. Ирина ее подхватывает и бежит с нею,
как бы отдавая в двадцать протянутых рук.

М о л о д о й  м у ж с к о й  г о л о с. Спасибо, Катя!.. Ждите! Ваш муж вернется!

Еще гудок, поезд уходит, все кричат, машут.

Ю р к а (Володе). Эх! Видал?! Люди на фронт! А мы сидим!..

Тень последнего вагона проходит по лицам, все повернулись, махая ему.

М а ш а. Эх, покатили!

Катя глядит вслед поезду:

— ...Чудак что ж он так смотрел я уж такая страшная, стала неужели есть на что смотреть чудак вот так ты на меня смотрел когда-то знаешь когда когда Ника родился в то первое лето ты отправил нас на дачу а сам редко приезжал и я ходила каждый вечер к парому на переправу тебя встречать и вот ты приехал на закате помнишь стоял на пароме а я с Никой на руках на берегу и вот оттуда ты так смотрел на меня как этот лейтенант или кто он я так ничего и не понимаю в этих кубиках ромбиках какие мы были тогда счастливые какие молодые помнишь и там что-то случилось с паромом он никак не мог пристать и тогда ты прыгнул и пошел почти по грудь в воде и вот так смотрел шел и смотрел...
М а ш а. Два часа рядом простояли, а как родные!
Л а в р а. Родные и есть!
М а ш а. А молоденькие-то!..
С т а р у х а. Красавцы! Кровь с молоком! У каждого — мать...
Л е н а. Всех перебьют, всех!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а (воодушевлена). Какие ребята!.. Господи, как же так?.. Ведь есть же порох в пороховницах! Нет, скоро, скоро! Скоро все переменится!
М а ш а. Когда ж остановят-то его! Сколько гонют войск!
Н и н а. А давеча-то? Казахи-то с лошадьми! Всю ночь, эшелон за эшелоном, эшелон за эшелоном!..
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Остановят! Такие-то ребята! Я еще год согласна в вагоне жить, на этих нарах спать, только б остановили!
С а в в и ш н а. Обратно Расея-матушка останется без мужиков. В ту войну сколько народу переколошматили, а теперь и вовсе!
И в а (возле Глухонемого). В природе, когда происходит естественный отбор, погибают слабые, хилые, а у людей, когда война, — самые лучшие...
М а ш а. Что ты, отборные!.. Полные поезда гонют! Чего ж мы, бабы, потом делать-то будем?
Л е н а. Заместо мужиков! Что мужики делали, то и будем!
М а ш а (смеется). Может, и это?
Л е н а. Да гляди, еще и до такого доживем!
Л а в р а. Ладно вам каркать-то! Вернутся! На! (Отдает Оське пилотку, шоколад, Маше — консервы.) На всех подели, Оська! Эх! (Делает глоток из фляжки.) Чтоб вернулись!
Н и н а (как бывает среди женщин, она дружит то с одной, то с другой). Лавра-то у нас сегодня прям красавица! С красотой вот не пропадешь!
Л а в р а. Что ты, маленькая?..
Н и н а. Да нет, я говорю — больше всех тебя одарили! (Ластится.) Мужики-то! Все к тебе, будто медом намазана!..
Л а в р а. Йодом! На! (Отдает Нине кусок шоколада.)
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Нет, скоро! По всему чувствуется, там такой собирается кулак! И — по зубам, по зубам!..
Л е н а. Кулаку от зубов тоже больно.
Т а м а р а. Вчера говорили: Тулу взяли...
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Какую Тулу! В газете было бы.
М а ш а. Ох, что ж они к нам все лезут да лезут?..
С а в в и ш н а. Вот уж правда — и что выпало русскому народу, все биться да биться! На роду, что ль, написано!..
Т а м а р а. Мама!..
С а в в и ш н а (Тамаре). А чего? Кто бьется-то? Все русские! А покою что-то еще не видали.
И р и н а. У нас, между прочим, шестнадцать республик.
С а в в и ш н а. Да это известно — республик, это наши... А вот те-то, другие, пролетарии-то всех стран? Они чего? Дожидаются, пока мы им дорожку протопчем?
Т а м а р а. Мама! Ну чего вы!.. (Озирается.)
С а в в и ш н а. Весь век лезут! Богатство наше да земля покою им не дает!
Т а м а р а. Хватит вам! (Утаскивает Саввишну.)
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Нет, правда, просто настроение другое, честное слово!..
Л е н а. Другое, как же! (Но тоже повеселела, хоть и ворчит.) Они едут, а мы обратно стой!
М а ш а. Дура! Потому V стоим, что их пропускаем!
Л а в р а. Эх, а я бы укатила с ними на фронт — то ли дело! Хоть брила бы их да стригла!..
М а ш а. Кабы не ребята да не работа — я б сама пошла. Ух, немец! Уж и жгла б я тебя!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. А когда-то говорили: дело мужчин — война и охота, а дело женщин — домашний очаг. (Усмешка.) Впрочем, я какую книгу ни возьму теперь — о чем люди писали! Смешно!..

Появляется оживленный Федор Карлыч, что-то жует, видит Ларису.

Ф е д о р  К а р л ы ч (шепчет). Лариса!.. А, впрочем!..
Л а в р а. О! Вот они, эрзацы наши!.. (Федору Карлычу.) Эх, великое противостояние! (Трясет фляжкой.) А?..
Ф е д о р  К а р л ы ч. Да, да, великое... Какая сила войск! Вы видели? Замечательно!.. А?
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Федор Карлыч! Совсем пропали!
И в а (О Глухонемом). Обещали вот перевязку...
Ф е д о р  К а р л ы ч. Да, да, руки не доходят или, скорее, ноги! (Смеется.) Один на весь поезд, лекарств нет... (Маше.) Консервы? Подумайте, консервы!..
Л а р и с а (укоризненно). Дедушка!
Ф е д о р  К а р л ы ч. Да, да, что? Я бегу к восьмому, там ребенок. Я приду, приду непременно... (Глухонемому.) И вас, вас тоже... (Маше.) Никогда не любил в томате...
Л а р и с а. Дедушка! Ну!
Л а в р а. Глоточек, доктор?..
Ф е д о р  К а р л ы ч. Нет, нет, благодарствуйте, не пью... Не пью, не ем... вот! Все время жую какую-то капусту. Хе-хе-хе! Как зайчик! Извините!.. (Убегает.)
М а ш а (глядя на банку). Надо бы отдать ему...
Л а в р а. Ладно, отдавала!.. Эх, Боря, Боря, капитан!..
М а ш а. Тебе, видать, жалко, мало простояли? Да ночью бы!
Л а в р а (усмехается). Не говори!..
Н и н а. Кать! Вы менять хотели идти?

Катя кивает, перебирает вещи.

Саня, сходя с ними, может, вкусненького чего?..
С а н я. Обожди, ма.
Л а в р а. Маш! На-ка вот! Не бойся, разведенный! (Сама делает еще глоток.) Брр!.. На!.. Чтоб вернулись!..
М а ш а (берет фляжку). Эх! Была не была! За бойцов за наших! Чтоб живы были! (Пьет.) Ух ты! Злое-то!
Л а в р а. Молодец, подруга!.. Еще кто? Ну?.. Кать, хочешь? Ну чего ты? Ничего-то ты не хочешь! Пропадешь, Катька!

Лена протягивает руку.

Ты что? Тебе нельзя!
Л е н а. Да ладно! (Делает глоток.) Ой, я эту белую сроду не люблю!..
Н и н а (хихикает). Уж и мне, что ль, отведать?..
С а н я. Да обожди ты, ма! Чего менять-то?
Н и н а. Да что ж у нас менять? Не знаю, доченька, нечего.
Л а в р а (об Ирине). О! И эта, смотри! И эту пробрало! Головку-то повесила! Иди, маленькая, глотни за летчиков-то!
И р и н а. Может, вы не будете ничего говорить?..
Л а в р а. Ух! Воображаешь все!.. Все мы одним миром мазаны!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а (Лавре). Ты еще Люсе дай!..
Л ю с я (тут же выглядывает из-под рогожи, уже в пилотке). Чего — Люсе, чего?
Л а в р а. Да ладно, все равно!.. (Ире.) Ну? Будешь?
И р и н а. Я никогда ничего не пью.
Л а в р а. Ну, шут с тобой! Еще запьешь! Маш! Эх, Маш! (Поет.) «Ты говорила, что не забудешь ласковых радостных встреч...»

Лена вдруг тоже запела, играя с ребенком.

Ю р к а (тянется к фляжке). Оставь сорок, Лаврочка!
Н и н а. Юрик! Сынок! Да ты что?
Л а в р а. Молчи, маленькая! Пусть привыкает! Вот они, вот какие наши мужики теперь остаются!..
М а ш а. Ну-ну, ладно дурака-то валять!..
Л а в р а. Молчи, все равно война!..
Ю р к а. Да мы скоро тоже!.. Мы!.. (Пьет, бравируя, и поперхнулся.)
Л а в р а. Ничё! Привыкнет! (Видит Глухонемого.) О! А ты что? Герасим и Муму! А ты как? (Трясет флягой.) Ивка! Что стоишь зря! Чего-нибудь поухаживала бы за мужиком!..
И в а. Да я сама думаю: может, умыть его? Руки какие!
Л а в р а. Да чего руки! Неси воды да мой человека! Знаешь, мужик, он теперь на дороге не валяется!.. Чего смеешься, Герасим? Погоди, мы тебя в дело определим! Маш!..
М а ш а (смеется). Ой, да ну тя к бесу!..
Л а в р а (обняв Машу). «Порой ночной...»

Поют. Лена подошла к Нине, смеется.

Н и н а. Ты что?

Лена смеется и отходит.

Чего это с ней?..

Катя держит в руках платье, приготовленное на обмен.

— ...А это тоже я знаешь где в нем была помнишь прошлое лето зеленый театр джаз Утесова выступал и вдруг дождь а публика все равно решила не уходить все смеялись... И еще я была в нем на дне рождения у Майки помнишь когда мы остались там ночевать в Болшеве...

Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Кать! Захвати вот кофточку. Ире она мала, а на Люсю велика еще, может, чего дадут? И если книжки увидишь — бери. Я прямо страдаю без книжек... У Ивы одни технические...

Катя кивает.

— ...Ты еще дергал всегда за этот бантик говорил ах ты мой бантик!..

Г а л и н а  Д м и т р и е в н а (бодро). А лейтенант-то, Кать! Прямо глаз с тебя не сводил!.. (Сникает под ее взглядом.) Ну-ну, я так... Эх, что мне с тобой делать!.. Молодая, умная, неужели ты не понимаешь? Ну, Саввишне простительно, Лене, но ты, ты еще хуже делаешь, поверь мне! И себе, и всем! Нельзя так... Муж у тебя такой способный, такой... Подожди, вот приедем, начнет завод работать на новом месте, — его могут еще отозвать с фронта — да, да! Или в отпуск приедет — и встретитесь! Как же в это не верить? Кать?.. (Тихо.) Я вот все надеюсь: приедем, а Николай Николаевич мой уже там на новом месте встречает нас!.. Может, их самолетом перебросили... Я ведь второй раз замужем... Первый-то у меня был Марат, спортсмен, гонщик. Даже странно. Да? А Николай такой солидный, шестой десяток, диабет, сердце... А тот был как дьявол, как огонь... Он в Крыму погиб во время землетрясения... Я тогда думала, не выживу, руки на себя наложу... Ирина-то его дочка... Два года никого видеть не могла... Только книги читала... А теперь...
— ...Коля тебе же надо есть по часам ты же сам лекарство не примешь... как я не хотела без тебя ехать а ты пришел и говоришь Галя было бюро мы постановили эвакуировать все семьи без исключения... нда... (Кате.) Так все меняется в жизни... (Задумывается.)

Пауза.

К а т я. Я все понимаю. Но — не могу.
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Ох, ты же и себе хуже делаешь и ему. Он — там, на фронте, — уверен должен быть, спокоен, а ты... ты деморализованная какая-то. Разве нам можно быть деморализованными? Гитлер небось спит и видит, чтобы мы духом упали... Ты б еще написала ему на фронт: приезжай, а то умру без тебя! Война идет, Катя, война! Когда человеку хорошо, он радуется, а когда плохо — борется. А ты руки опустила... Но мы тебе не дадим их опустить! Учти!..

Лена становится рядом и смеется.
Возвращается Ива с ведром, поднимается на тамбур, завешивает тамбур одеялом.

Л а в р а (Маше). Ну чего ты, подруга! На еще!
М а ш а. Эх, Калошин! Алексей Иваныч! Где его там найдешь, Алексей Иваныча! (Делает глоток.) Фу! Сроду не любила! Да война, видно, всему научит!..
Л а в р а. Научит, подлая! Война — подлость! Са-амая большая! А когда есть одна большая подлость, то остальные... Поняла? Ма-аленькие! По сравнению-то!..
М а ш а. Подлость — она всегда подлость. Но вообще натворит она — век потом будем расхлебывать! Ты давеча правильно про детей: чего наши дети видют сейчас? А мы что видели? Я? Ты знаешь? Страх!.. У меня в позапрошлом году Леночка, младшенькая самая, — двойняшкам-то моим уже по девять скоро, в Саратове они, у свекрови, — а Леночке-то пятый пошел... Дифтеритом она у меня померла. Зимой. Четырнадцатого января. Скоро вот два года будет... Так веришь, как подумаю про нее, погляжу вокруг и думаю, прям грех на душу беру, а сама иной раз думаю: может, и лучше, хоть чистым дитем померла...
Л а в р а. Во-от! «Чистым»!.. А наши? Сколько страху да сколько всего увидели! Старички ведь маленькие! Да еще сиротами, не дай бог, останутся!..
М а ш а. И не говори! Одна жалость!.. Да... А уж какое горе-то у нас было с Леночкой! Мой-то, Алексей Иваныч! Почернел тогда весь! Поник! А он у меня кто? Богатырь! Трактор!.. Ты знаешь моего Алексей Иваныча-то?.. Э, да ты что, мать! Да его всякий знает... Хотя ты ж не заводская — маникюр, завивка, чего вы там, в своих парикмахерских, знаете!..
Л а в р а. Глупая! В парикмахерских знают все! Мне одна клиентка в пятницу сказала: «На днях, говорит, война начнется». (Лене, которая подошла и смеется.) Ты что?.. Чего она?..
М а ш а. Ладно! Ты слушай! Он мало что мастер да знаменитый человек, — у него голубятня на всю Москву! Ты спроси! Я сама в литейке одиннадцать лет, а уж про Калошина...
Л а в р а. Мы всё знаем! Калошина? Слышали тоже!
М а ш а. Еще не слышать! Во, медведь-то! Я-то здоровая, а он меня одной рукой — раз, и вскинет как пушинку!.. Ой, уж это его хлебом не корми: играть, смеяться, возилки какие затеять!.. Товарищам все отдаст! Где ж, говорю, набраться-то на тебя, компанейщик, что я их, деньги-то, с елки, что ли, беру?.. А уж с голубями! Не стыдно тебе, говорю, знаменитый ты человек, мастер, на тебе пахать, а ты голубей? И что ты всегда полон дом мальчишек этих наведешь, голубятников, после них три дня полов не отмоешь!.. Ну что ты, говорю, улыбками-то мне своими распрекрасными улыбаешься?.. Нате, вылез с утра поране в трусах в одних да в красной майке и давай — фить! фить! Твою майку-то уж до самого Перова видать!..
Л а в р а (смеется). Фить!.. Фить!.. А где-то мой Сеня?.. Ему бронь давали, а он сам... Реветь хочется, Маша!..
М а ш а. Ну-ну! Это что, реветь!.. Ой, опоила ты чтой-то меня, подруга, такая я пьяная сделалася!.. (Смеется.) «Реветь»! Я ничего в жизни не боюсь, все видала! Я как наковальня вся!.. И слез моих им не дождаться, паразитам! Скорей сами кровью заплачут! И Алексей Иваныча моего им не взять. Нет!..
Л а в р а. Точно! Он живой придет, я чувствую!
М а ш а. А то! Пусть-ка не придет! Только вздумает! Таких мужиков-то не убивать, а на выставках ставить! Видала, какие ребята-то едут! А мы, бывало, в Измайлове выйдем гулять — народ по сторонам остановится и глядит — вот ведь! А уж ласковый-то какой, даром что медведь! Слышь? Как затеется...

Они шепчутся и начинают хохотать. В стороне смеется Лена. Постепенно возвращается Юрка, дети, Ирина.

С т а р у х а. Что случилось? Что у вас такого смешного? Покажите мне!
С а в в и ш н а. Ишь, кобылицы! Засвербело от мужиков-то!
Н и н а. Да пусть! Захмелели немножко, да и все!

Лавра и Маша продолжают смеяться. А из-под вагона вдруг вылезает Цыганка. Это старая, осанистая цыганка. Устала и дышит тяжело.

Л а в р а. Ой, подруга, стой! Глянь-ка! Это кто?..
М а ш а. Цыганка!.. Цыганы-молдаваны, береги карманы!..
Ц ы г а н к а. Не молдаванка, золотая моя, а сербиянка, цыганка-сербиянка, смотрю на тебя, все вижу, все знаю, одну правду говорю, в глаза мне смотри, веселая моя, в глаза. Глаза не вижу — не гадаю. Тебе погадаю...
Л а в р а. Мне погадай, мне!..
Ц ы г а н к а. И тебе погадаю, отчаянная, тебе всю правду скажу, вот ты где у Чоры, на ладони ты у Чоры! Ну-ка! (Садится. Задрав подол, показывает ноги во вздутых венах.) Болят ноженьки у Чоры, стрептоцида нет у вас, а? Аспирина нет? (Не пускает от себя Машу.) Стой, белая моя, стой, золотая, все скажу, не бойся.
М а ш а. Я и не боюся! Пусти! Не хочу я!
Л а в р а. Гадай, Маш, чего ты!..

Другие женщины тоже заинтересовались.

М а ш а. А ты сколько берешь-то?..
Ц ы г а н к а. Ай, сиди! (Не переставая изучать Машу.) Чора правду скажет. Бабка моя, мать, прабабка, все гадалки были, дочки гадалки, младшая, Шурка, ой стала хорошо понимать!.. Тебя Маша зовут, золотая моя, сын у тебя есть, муж есть...
Л а в р а (поражена, хотя только что сама называла Машу Машей). Ой! Маша! Все как есть говорит!..
Н и н а. Ой, а мне? Мне? Так хочется!..
Ц ы г а н к а. Правду говорю, золотая, правду, что знаю — скажу, чего не знаю — врать Чора не будет!.. Много ты людям добра сделала, ой много!.. Дай один волос! (Выдергивает волос у Маши.) Дунь! Плюнь!.. Фу! Волос, волос, дай твой голос! Не бойся, золотая, руку дай... Платочек дай! Дунь, золотая!.. (Завязывает волосок в узел платка, кладет зеркало на ладонь и т. п.) Чора, ой, может худо сделать, плохо сделать, тебе не сделает... Глянь! (Показывает на зеркальце.) Кого увидеть хочешь? Врага своего? Любимого своего?..
М а ш а (сбитая с толку, как и все). Любимого давай...
Н и н а. Потом я, потом я! Насчет Вани...
Л е н а (весело). Брехня! Все брехня!..
Ц ы г а н к а (Лене). Тихо! Любимого увидишь, детей увидишь, внуков увидишь... Внуки твои, Мария, ой! (Остановилась и закрыла глаза.) Счастливые будут внуки твои! Вижу! Вижу! Не бойся ничего!.. Иди! (Отталкивает Машу и сажает на ее место Лавру.)
С а в в и ш н а. Ой, сербиянки, они умеют! Они понимающие! Матери моей еще, помню, одна гадала — у!..
Л е н а (смеется). Брешут, брешут!..
Т а м а р а. Мам, я тоже хочу!..
Н и н а. Сейчас я, я!..
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а (заволновалась тоже). А может, ее сюда?.. В вагон, а?..
Н и н а. Да вы разве верите? Вы ж партийная!..
С а в в и ш н а. Что не верить? Они точно говорят, сербиянки-то! Сейчас мы сюда ее, сейчас!..
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а (смущена). Ну, не то что верю, но... Саввишна! Сюда ведите!
И р и н а. Мама! Ты что, тоже будешь?
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Ира, успокойся!
И р и н а. Ну, я тогда вообще не понимаю!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Не понимаешь — иди погуляй!

Лена смеется в лицо Ирине, Ирина уходит.

Ц ы г а н к а (Лавре). Любит он тебя, помнит, ревнует, ой, ревнует! Но какая-то вьется там вкруг него, вьется! Но он о тебе, о тебе думает...
Л а в р а. Я ей повьюсь!..
Ц ы г а н к а. Ничего, красивая, ничего, о ревности думай, о смерти не будешь думать! Сахаринчику нет у вас, золотки?
С а в в и ш н а. В вагон, в вагон просим, там тоже хотят...
М а ш а (задумывается, достает из лифчика деньги). Внуки какие-то, не поймешь ничего...
Л а в р а. Нет, ты скажи, кто это вьется?
Ц ы г а н к а. Все, все, хорошая, живи, не бойся... (Саввишне.) Иду, мать, иду. Чора все скажет... Стрептоцид, аспирин есть?.. Ай, спасибо, белая моя! (Маше.) Стой! (Достала карты, вынула на Машу — одну-другую, поворожила.) Давай, все хорошо тебе сказала! Будет тебе радость в жизни!..

Саввишна ведет Цыганку, подсаживает в вагон. Ива моет Глухонемого. Дети прикованно следуют за Цыганкой.

Н и н а. Лавруш! Лавруша! Ну, хорошо тебе сказала-то?..
Л а в р а. Что, маленькая?.. Хорошо!.. Лучше некуда!.. Машк! Давай!..
М а ш а. Да ну, хватит, у меня аж хмель весь выскочил... Наговорила чего-то! Внуки!
Л а в р а. Да ну, чего ты, Маш! Что ж, внуков у тебя не будет? Подумаешь! Ты вечная, Маш! Точно!.. О! Наш чего-то торопится! Командующий!.. Маш!..

Быстро идет озабоченный Есенюк.

Е с е н ю к (назад). Да побыстрей, побыстрей делайте! Некогда!
Л а в р а (бросается и виснет на нем). Пашенька! Голубчик ты наш! Глянь, что у меня есть!..
Е с е н ю к. Да ты что! Пусти!.. О, напровожались уже!.. Пусти! Тут, понимаешь, неизвестно чего, а они...
Л а в р а. Да ладно, Паш! На-ко, лучше! За ребят, за летчиков!
Т а м а р а (прикрывая вместе с Саввишной Цыганку). Паш! Где ж ты все ходишь-то?..
Е с е н ю к. Я, Томочка, хожу где надо! Погоди, Лавра!.. Значит, так! Тихо! Слушать мою команду!.. Да чего у вас там?
С а в в и ш н а. Ничего, ничего, ты командуй!
Е с е н ю к. Так, значит! Через полчаса прицепляют паровоз, будут перегонять через станцию. А там народу — толпы-ы! Смерть! Все ехать хотят! На южном направлении прорыв опять сделан! Поняли? Они эшелон разнесут, народ-то! Сутками сидят! А нам куда? У самих под завязку!.. Так что всем по местам находиться! Окна, двери закрыть, молчком сидеть, никого не пускать! Ясно? Народ валом кинется, а мы запечатанные — груз, и все!.. (Лене, которая остановилась перед ним и смеется.) Ты что? Черт, ненормальные все!..
М а ш а. Мы продуктов хотели пойти поменять...
Е с е н ю к. Никуда! Вы уж скоро самих себя сменяете! В Суходольской отоваримся как надо, потерпите!.. Все поняли? А тут чего? (Хочет сорвать одеяло, из-за него появляется Ива.) Так! Еще надумали!.. А ну, кончать эту баню! Тамбур освободить! Совсем уж, что ли?.. На! (Бросает Иве документы Глухонемого.) И чтоб духу его не было!.. Тамбур в проволоку возьмем, а то сюда насядут!.. Баню придумали!.. Юрка! Ты где?.. Юрк! К первому вагону беги, проволоку неси, понял?
И в а. Я прошу его не трогать. Человек болен.
Е с е н ю к. Чего? Не хватало!..
М а ш а. Правда, пускай, Паш, мы уж привыкли.
Л а в р а. Да это ж Герасим и Муму! На вот лучше!..
С а в в и ш н а (тоже вступилась). Он безвредный, Паш! Убогий! За убогого бог простит!..
Е с е н ю к. Да вы что все? Белены объелись? «Убогий»! «Бог»!... Он чей, убогий-то? Ничей? За него кто отвечает? Никто? Выходит, опять Есенюку отвечать? А Есенюку хватает, родненькие мои! Есенюку вот так! Вдох-выдох сделать! (Лавре.) Муму еще какую-то! Не до питья тут! (Берет у Лавры флягу, нюхает.) Муму! Тут голова, понимаешь, распухла! (Быстро делает глоток и вытаращивает глаза.) Ух! Авиация!.. Хо-хо-хо!..
И в а. Одну минуту. Вы сказали: ничей...
Е с е н ю к. Что?.. Я сказал: духу чтоб его не было!..
И в а. Минутку, не кричите. Вы сказали: ничей, вам отвечать?.. Так пусть будет мой. Вам отвечать не надо.
Е с е н ю к. Та-ак! Это что же? Слыхали?.. Ну, вы меня доведете! (Иве.) Может, еще свадьбу сыграем?..
И в а. Я не люблю, когда мне говорят «эй»... Может, и сыграем, я незамужняя.
Л а в р а. Вот это Ивушка! Я понимаю! Маш!..
Е с е н ю к. Одурели совсем!.. Освободить тамбур! Немедленно! И все!
Л а в р а. Паш! Не расстраивайся! (Оттесняет Есенюка.)
Е с е н ю к. Да как не расстраиваться!.. (Снова, уже чуть не силой, берет фляжку, делает глоток.) Ух, авиация! По местам, сказал! Окна, двери!.. (Заглядывает в вагон и видит Цыганку.) А эт-то что такое?.. Да вы что мне делаете из эшелона-то? Табор?.. А ну, давай отсюда! У меня ценный груз, а они выдумали! Скоро всех убогих соберут! Как на паперти!.. Гаданья! Я вам сам погадаю! Разнесут вон к черту, если порядка не соблюдаете. Вот и все гаданье!
Ц ы г а н к а. Ухожу, золотой, ухожу, не кричи! Не собака ты, человек, зачем как собака?.. Ноги болят у Чоры. Аспирина нет?
Е с е н ю к. Я тебе дам собака! Я те дам аспирин! А вы по местам все!.. (Уходит за Цыганкой.)
С а в в и ш н а. Раскомандовался, командир!
Н и н а. А я-то не успела! Сань! Догони ты ее!
С а н я. Да обожди ты, ма! Куда теперь!
Т а м а р а. И мне не сказала! Долго еще мучиться?
С а в в и ш н а. Да про это, доченька, я сама тебе угадаю!..

Между тем Ива помогает отмытому, посвежевшему Глухонемому спуститься на землю.

Л а в р а. Ну Ива! Ну тихоня!.. Молодец! Глянь, а он ничего! Герасим-то! Куда мы глядели, Маш?
И в а. В нашей технической библиотеке меня все зовут старой девой. А я просто с четырнадцати лет живу одна... Вот так, вот так... Я все делаю сама и только для себя самой. Завариваю чай — для себя одной, покупаю билет в кино — один, для себя одной, стираю — только для себя одной. Делаю зарядку, берегу здоровье, а зачем мне мое здоровье? Не знаю...
Л а в р а (помогает). Ничего, ничего, видишь, углядела себе заботу! Стой, Герасим!.. А удобно, девочки! И от него сроду слова худого не услышишь, и ему скажешь — не поймет! Все бы мужики такие были!..
С а в в и ш н а. Батюшки! Да что ж они его? В вагон надумали?
Л а в р а. Молчи, маленькая!.. Давай, Ив!..

Глухонемого подсаживают в вагон, а из-под вагона вдруг вынырнула молодая женщина, Беженка, с прижатым к груди ребенком.
Она босая, одета по-летнему, только голова глухо обмотана платком. Говорит быстро, уже заученно, с украинским акцентом. Лена замерла, глядя на Беженку.

Б е ж е н к а. Пидайте хлибца!.. Пидайте, женщины, Христа ради! Ей-бо! в грудях ничего нэма, малый с голоду плаче, пятый динь хлиба ни или!.. Пидайте, женщины!..
С а в в и ш н а. Бог, милая, подаст, сами завтра по миру...
Л а в р а. Стой! Ты что ж босая-то? Откуда? Тетя Галя!..
Б е ж е н к а. Та чирниговськи ми! С самого лита бижим, усе-то попалил, проклятый! Дитю мисяц був, як побигли! Мочи нэма!
М а ш а. Ты что ж, одна?
Б е ж е н к а. Та ни! Тамо, пид станцией, наших тьма! И диду со мной, и братик...
Л а в р а. Тетя Галя!..
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. У нас самих всего три буханки остались...
Л а в р а. Да хоть одна! Не видите, что ли? (Старухе.) Там картошка у нас была вареная, свекла?.. Нету?.. Да кто это все ест?!
С т а р у х а! Я! Все ем я! Я вообще могу сойти с этого поезда!
С а в в и ш н а. Подавайте! Их скоро тыщи побегут! Кто нам-то подаст!
Л а в р а. Да помолчите! Дайте лучше что-нибудь...
Н и н а. Ой, правда, сердце кровью обливается! Как жалко!..
С а в в и ш н а. Нечего мне давать!
Т а м а р а. Мама! Ну вы что? (Вдруг плачет.)
С а в в и ш н а. А ты не гляди, не гляди! (Уводит Тамару.) Добрые нашлися! Кто нам даст?..
М а ш а. Что ж, карточек-то у вас нету?.. Холодно?..
Б е ж е н к а. Та ни, попривыкали. А може, боты какие е? Нигожи? Так дайте, женщины...
М а ш а (Лавре). Возьми там у меня сахару, в наволочке!.. На! (Отдает женщине консервы.) Картошки бы накопали, капусты — огороды-то кругом брошенные.
Б е ж е н к а. Та ни знаю, хто и копае... Хлибца охота... Спасибо, женщины!..

Возвращается Есенюк, за ним — Лариса.

Л а р и с а. А может, надо станки выгрузить, а людей взять?
Е с е н ю к. Поучи еще! Может, ты за них отвечаешь? Есенюк за них отвечает!..
Л а р и с а. Значит, станки для вас важней?..
Е с е н ю к. Ладно демагогику разводить! Умные больно! Давай в вагон! Один Есенюк всех не увезет! «Станки»! Вон он летает! А без этих станков его не сшибешь! (Видит Беженку.) Это что? Опять?.. А ну, геть!.. Какая команда была?.. Вы что тут? Паровоз прицепляем, а у них опять!.. (Беженке.) Геть, говорю! Уже просочилися!..

Беженка скрывается под вагон.

С а в в и ш н а. Скажи, Паш, им свое слово, скажи!.. Всю голь скоро соберут!
Е с е н ю к. Я соберу! Я такое соберу!.. По местам!
М а ш а. Ну-ну, сейчас мы все сделаем...
Л а в р а (с хлебом в руках). Что ты орешь?.. Эй! Постой!.. (Зовет Беженку.) Убежала! Эх! Озверел совсем. Не видишь: человек!
Л а р и с а. Да ему станки важнее, на людей наплевать!.. Вот я пойду к коменданту и скажу, что у нас...
С а в в и ш н а. Для вас же старается!
Е с е н ю к. По места-ам! А ты! (Ларисе.) А тебя!.. (Он цепко хватает ее за руку, скручивает назад и ведет.) Коменданту? Я покажу — коменданту!..
Л а р и с а. Пустите! Больно!
Е с е н ю к. Пускай дед с тобой разберется! Грамотные! Я прикажу: вовсе из вагона не пускать!.. (Всем.) По местам!
М а ш а. Ну-ну, связался черт с младенцем!
Л а р и с а. Пустите! Как вы смеете!
Е с е н ю к. Я смею! Я еще не то смею!.. (Уводит Ларису.)
М а ш а. Ну, правда что, давайте! По местам!..
Н и н а. Как жалко-то черниговскую! Молоденькая совсем!
М а ш а. Так поглядишь, мы и вправду по-столичному едем! Люди, видали, с самого лета!..
Л е н а (прижав ребенка к себе, изображая Беженку). Подайте, женщины! Хлибца! Христа ради!.. (Смеется и плачет.)
М а ш а. Ты что?! Лена!

Слышится гудок.

Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Лена, в вагон! Паровоз подают! По местам!.. Все у нас?

Перекличка, зовут Иру, Катю, загоняют детей.

М а ш а. Катя!.. Да где ж она?.. Говорили же ей! Катя!..
Н и к а. Мама!

Лязгают сцепления, гудит паровоз, крик «По вагонам!» Маша взбирается последней, продолжая звать Катю.
Есенюк и Юрка несут моток колючей проволоки.

Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Павел! А может, потесниться, взять кого?
Е с е н ю к. Чего? Куда?.. Давай, давай, Юрк, прям по всему тамбуру! Без охраны едем. Ценный груз. Чужих пожалеешь — своих накажешь! (Маше.) Сели? Закрывай давай. И чтоб тихо! Юрка со мной в четвертый сядет!
Г о л о с  Т а м а р ы. Паш! Опять ты в четвертый!..
М а ш а. У нас Кати нету! Лукашиной! Менять побежала...
Е с е н ю к. Давай, Юр! Побольше!.. (Маше.) Еще чего! Я кому говорил! Всё в самоволку! Менялы!.. Закрывай! Придет, в четвертый сядет!.. (Юрке.) Тяни!.. Мария, закрывай! Сейчас дверя-то тоже прихватим!.. Окошки! Окошки! Не выглядывать!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Паша, сам тогда покричи Катю!
Е с е н ю к. Покричу! Закрывайте!.. Из-за одной Кати эшелон ждать не станет!.. Оттягивай, Юрк, оттягивай!..

Есенюк сам задвигает дверь, лязгает внешней задвижкой, цепляет и на нее колючую проволоку.

М а ш а (в окошко). Катерина-а!..
Е с е н ю к. Кончай голосить! Закрывай!..
М а ш а. Да мальчик вон переживает.
Е с е н ю к. Мальчик! С пальчик!.. Закрывай!.. Отлично, Юр, теперь у нас никто! Все! Красота! (Сам кричит.) Катя-я!..

Паровоз дает гудок, вагоны дергаются, Маша закрывает заслонку. Вагон, опутанный проволокой, делается
глух и безжизнен. В последнюю минуту появляется медленно бредущая Катя. Есенюк и Юрка хватают ее едва
не силой и бегут. Вдалеке слышится тяжелый гул самолета.


КАРТИНА ВТОРАЯ

МОСТ

...Я думаю о силе жизни, об инстинкте самосохранения, которым наделила нас природа, о силе простых вещей. Есть арифметика борьбы
за существование: голод, холод, опасность, страх, но человек все равно живет, выживает.
Это арифметика. Но есть алгебра. Сила простого инстинкта — одно, а мощь сознания — другое. Есть жизнь человеческого духа, к
которому неприложима арифметика, сила духа, дающая силу сопротивления. Голод плюс холод и даже плюс смерть вдруг дают положительный результат. Слабый человек встает из праха и делает шаг вперед. Мы сами не знаем запаса своей прочности. Начинает действовать закон непотопляемости подводной лодки: разбит один отсек, затоплен другой, но мы — сражаемся, мы не тонем, хоть и ложимся на дно.
Эшелон стоит в степи, на голом месте, и, похоже, давно. Вдали угадывается конструкция арочного моста. На стенах вагона — следы бомбежки: пятна грязи, свежая щепа поцарапанных осколками досок. Покорежена заслонка окна, и окно заложено фанерой.
На тамбуре Лариса и Володя решают уравнения, пишут мелом на вагоне, как на классной доске. Оська тоже принимает участие. Ника сидит на ступеньке, а Люся болтается у него перед глазами, вися на поручне, и поет. Под станками Юрка и Ирина играют в подкидного дурака. Возле печки сапожничает Глухонемой — он теперь даже побрит. Ива метет пол, Тамара, кряхтя, чистит картошку. А Саввишна полулежит на месте Нины, тяжело дышит, ей то холодно, то жарко, она больна. Галина Дмитриевна читает растрепанную книгу, прочтет страницу и передает листок Сане, которая тоже пристрастилась к чтению. Нина сидит, свесив ноги наружу, и качает младенца Лены, а самой Лены не видно. Не видно и Лавры, и Кати. Снаружи горит костер, стоит на кирпичах ведро, и здесь же Маша стирает, поставив таз на табурет. Старуха караулит варево и сосет сухарь, макая его в кружку. Вдали гудит самолет и время от времени стреляют зенитки.

Л ю с я (поет). Кто не знает горя, тот не знает счастья, а кто не знает счастья, тот не знает горя!.. Ну? Получается?..
Н и к а. Одно и то же.
Л ю с я. Да не одно! Ты слушай внимательно! (Опять поет с вдохновением.) А кто не знает счастья, тот не знает горя, а кто не знает горя, тот не знает счастья!.. Ну?..
Н и к а (смеется). Одно и то же!
Л ю с я. Ты что? Там такое начало, а здесь такое! Вот слушай! (Снова поет.)
Л а р и с а (Нике и Люсе). Дети! Не уходите! Сейчас будет география!.. Оська, решил?
Н и н а (нараспев). Мама, мамочка, приди, мама, Костика возьми!..
С а в в и ш н а. Как жжет-то, жжет! Сроду сердце не баливало! Господи, то жаром, то холодом! Душно! Моченьки нет!
Ю р к а. А мы вас вот так: хрясь! А? Бито?
С а н я. Обождите. Выходит, Люсьен все знал?
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Читай, читай!
С а н я (поражена). Ну, Люсьен!..
М а ш а (напевает). «Сотня юных бойцов из буденновских войск...» (Старухе.) Как же вы теперь без зубов-то?
С т а р у х а. Всему на свете приходит конец. Очки поломаны, зубы поломаны. А жизнь не поломана?
М а ш а. Да, уж чего! (Напевает.) «На разведку в поля...»
С а в в и ш н а. Нин! Расскажи, как у тебя-то болит? У меня жжет, жжет, мочи нет!.. Тома! Да что ж ты срезаешь сколько, о господи!..
Н и н а (нараспев). Где же наша мама Лена, где же наша мама Лена?..

Появляется Катя с корзиной, куда она собирает щепки.

— ...Знаешь у меня просто навязчивая идея я все время представляю нашу встречу знаешь как помнишь давно Нике было годика три меня перед самым Новым годом послали на практику в лесничество и ты думал я уже не приеду а мы с ребятами тряслись сто километров в полуторке везли елки и чуть не замерзли в кузове я вошла с елкой в тулупе а у вас уже была елка украшенная и стол накрыт и вы с Никой сидели на коврике на полу и думали я уже не приеду а я приехала помнишь ты ноги мне растирал пальцы дышал и целовал и тогда я первый раз за все наши годы перестала стыдиться тебя какая я всегда была дура помнишь и вот мне без конца представляется как я вхожу а ты уже дома и елка стоит со свечками шампанское и ты такой растерянный что меня нет и потом никак не можешь в себя прийти и не знаешь как радоваться что я приехала...

И в а (Глухонемому). О! Еще осколок! Это вчерашний!
Н и н а (нараспев). Чтой-то стала все кружить, ой, над нами она кружить...
И в а. Я его себе возьму... На память. (Глядя на осколок.) Мог убить... Ты думаешь, все зависит от тебя, ты... а прилетает неизвестно откуда кусок железа, и все... Почему в одного, а не в другого?.. От кого вообще зависит, родиться нам на свет или нет?..

Глухонемой понимающе кивает. Катя подходит к костру, высыпает щепки.

М а ш а. Всего-то? Ой, худо дело! Надо ведь подаваться куда за дровами-то! К реке, что ли? Карточки у нас не отоварены, продукты кончаются, что делать будем?.. (Кате.) Ну что ты? Опять задумалась? Мало тебе, что чуть от эшелона не отстала? (Старухе.) Ну скажите вы ей! Живой о живом думает, так?.. А ты что? Погоди, вот приедем, поставлю тебя к станку-то, выучу, — вся дурь живо выскочит!
К а т я. Зачем люди родятся на свет, если в конце концов все равно умирать?
М а ш а. Чего? Додумалась! Слыхали, что говорят?..
С т а р у х а. Бог дает жизнь, бог дает смерть. Это его дело. Оставьте ему хоть эту заботу.
К а т я. Если все равно умирать, какая разница — когда?..
М а ш а. Ну ложись, помирай, если без разницы!
С т а р у х а (вздыхает). Мой Захар умирал совсем молодым. Ему было всего шестьдесят два года. Он так плакал, вся подушка была мокрая от слез. Он плакал два часа, как ребенок. Он мало видел хорошего в этой жизни, ему саблей отрубили одну руку. Но он плакал об этой жизни как дитя. Я ему сказала: «Значит, ты был счастливый человек, Захар, если ты так плачешь об этой жизни!..»
М а ш а. Ну! Правильно! Помереть успеешь, не волнуйся! Ты пожить сумей! Ты и не жила еще, вкуса не раскусила!
С т а р у х а. Он кричал: «Отнесите меня к морю, дайте мне вина, позовите мне красавицу Фаню с почты, я хочу потрогать ее молодые руки...»
М а ш а (Кате). Поняла? Тебе еще жить да жить! Уж и жизни не цените! Иди давай по дрова! Где хочешь ищи! Прямо всю душу перевернут!.. Жизнь ей не мила — ну?!

Катя встает и уходит.

М а ш а. Далеко-то не ходи! Слышишь? Пускай вон ребята помогут, не переломятся. Ох, господи! Прямо устанешь с ней!..
С т а р у х а. Ой бог, бог, где бог?..

Появляется Федор Карлыч. Он сильно простужен.

С а в в и ш н а. Ой, доктор! Родимый! Кораллыч!
Ф е д о р  К а р л ы ч. Иду, иду, бегу! (Чихает.) Скажем «а», скажем «а»! Ай-яй-яй! Сами, сами себе вредите. Покой, абсолютный покой! Сделаем укольчик... и... великое противостояние...
С а в в и ш н а. Нет! Укол я не дамся! Нет!..
Ф е д о р  К а р л ы ч. Тише, тише! Опять мы нервничаем, а покой?..
С а в в и ш н а. Да какой покой, где? Все сама ведь, самой надо, она-то у меня, видишь, вот-вот! Не привычная ни к чему с детства, картошку как надо не...
Т а м а р а. Да будет вам, мама!
С а в в и ш н а. Чего будет, чего! Понежней срезай-то, кому говорю!
Ф е д о р  К а р л ы ч. Ну-ну-ну!.. Картошка картошкой... О, хорошая у вас картошечка, вы где копали?.. А расстраиваться не надо...
С а в в и ш н а. Да как же, Кораллыч! Еще как вспомним очистки-то эти! Локотки будем кусать!.. А укол я не дамся, доктор, нет! Помру, а не дамся! Порошочек бы мне какой, капли!.. Ты, может, обижаешься на меня? Я отплачу, я... сало вон у меня еще, сальце, маленько...
Ф е д о р  К а р л ы ч. Что вы, что вы, я не обижен... А порошочков нет, ничего нет!.. (Кашляет и чихает.)
Н и н а (нараспев). Надо, доктор, сахар жечь и погрызть его, погрызть... Он от кашля хорошо, помогает хорошо...
Ф е д о р  К а р л ы ч (нараспев). Сахар, сахар, сахарок! Где он, сахар, сахарок! (Тамаре.) Я сейчас. Ей необходим укол... (Уходит).
С а в в и ш н а (вслед). Хоть чего сделай, Кораллыч!.. (Тут же, грубо.) Доктора аховые! Чего он мне наколет-то! Кашлю себе вылечить не может!.. Помру я! Тяжко мне!
Н и н а (качает ребенка). А вон мамочка идет, воду с речки несет!..
Ю р к а (Ире). Может, к реке сходим?
И р и н а. С тобой? Ха!
Ю р к а. А чё? Скоро и меня не будет, вспомните тогда!..
И р и н а. Как?
Ю р к а. Вот так!.. Сдавай!..
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а (Сане). А вот это тебе не надо читать.
С а н я. Обождите. Тетя Галя! Самое интересное.
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Не надо, не надо, рано еще.

Лариса и Володя смеются.

Л а р и с а. Ты все время о чем-то другом думаешь. Решай!
О с ь к а (в руках его пустая бутылка). Эй! Видали? Поедем через реку и бросим.
Л ю с я. Правильно! Из реки в море, из моря в океан, а там ее выловят... А что напишем?
Н и к а. Чего в бутылках пишут? СОС.
О с ь к а. Точно! Терпим бедствие.
Л ю с я. Мы? (Раздумывая.) Тер-пим бед-ствие. Но наши все равно победят! (Быстро.) Слушай, давай напишем, что мы терпим, но все равно победим!
О с ь к а. Так не пишут!
Л ю с я. А мы напишем!
И в а (Глухонемому). Поразительная вещь: остановится вагон где придется, и этот вот кусочек земли мы так быстро обживаем, будто свой дом... И все запоминается. Я вот уже никогда в жизни не забуду этого места... Тебе понятно?

Он кивает.

С а в в и ш н а. Душно! Огнем печет!.. (Томе.) Дай ножик сюда!..

Идет Лена с двумя ведрами воды, устала.

М а ш а. Зачем полные-то тащила?.. Ну? Чего там?.. Лена!..
Л е н а. Да ну! Век теперь тута простоим.
М а ш а. Да чего, говори!
Л е н а. На паровозе пусто, с моста все помчали, летчиков, что ли, каких ловить, не чинют...

Юрка вскочил.

М а ш а. А, это значит — сшибли все ж, который утром-то! Не все коту масленица! А то обнаглели, летают, как дома у себя!
И р и н а (Юрке). Ты что?
Ю р к а. Ничего. (Сел.)
С т а р у х а. Сначала придумают самолет, потом думают, как его сбить! Сумасшедшие!
Л е н а. Мост бы чинили! (Идет к вагону.) Давай, Нин, спасибо тебе! (Берет ребенка.) Отмотал руки-то?.. Э, Пруд Прудович! Не стыдно тебе, поливальщику?.. Где матери тряпок-то набраться?
Т а м а р а. Пашу там не видела?
Л е н а. Паша ваш, ветродуй, раков ловит.
С а в в и ш н а. Каких еще раков-то? О господи!..
Т а м а р а. И Лавра там?
Л е н а. А где ж ей! Где мужики, тут и она! Видать, за войну-то за эту одни иссохнут до костей, позабудут, бабы они ай кто, а другие так на спине и проваляются.
М а ш а. Ладно тебе! Чего еще говорят-то?
Л е н а. Говорят, за мостом деревня, село большое, богатое, с моста колокольню видно. И будто меняют! Дают что хочешь, и масло, и все!..
М а ш а. Их ты! Так отряжаться туда!
С т а р у х а. Масло? На свете еще есть масло?
Л е н а. Пойдем, Костик, пешком, иль в деревеньку какую напросимся, к старичкам: возьмите, скажем, буду вам за работницу за одни харчи, да вот дитя чтоб... Забьемся, пока не убили по дороге-то!.. Помрешь, так хоть на месте, на земле, как человек.
М а ш а. Да будет ныть-то! Что за баба окаянная! Все об себе! Мы-то не такие? О мужике своем лучше подумала б! Который на фронте бьется!
Л е н а. Чего об нем думать — они обуты, одеты да на пайке! Вооруженные!
М а ш а. Что ты говоришь-то, окстись!
Л е н а. У него ружье! Он сражается! Убьют, так хоть знает, за что! Сам прежде убьет! А мы? Голову под крыло — вся и оборона!
М а ш а. А работать кто будет? Станки зачем везем? Фронту без тыла не бывает! А тыл — кто? Мы!..
Л е н а. Не надо мне эту агитацию! Вот он, мой тыл! Мне дитя спасти! И весь тыл!
М а ш а. А мы что делаем? Ты у нас одна детная? Подумай глупой головой-то: ты в коллективе...
Л е н а. А, опостылел мне коллектив-то ваш! Гонют как баранов, а они и бегут, сами не зная куда... Сидели бы в Москве, уж Москву-то не отдадут!..
И в а (Глухонемому). Когда-нибудь после войны будешь ехать этой дорогой и вспомнишь все...
Л е н а. Мы-то пойдем! Пойдем, Костик, пока живы...
С а н я. Теть Галь, ну ту-то дайте!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Я же сказала, Саня!..
С а н я. Дайте. Мне можно.
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Да что с тобой?
С а н я. Обождите. (Медлит.) Я расскажу... Сосед у нас был.
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Ну?.. Так.
С а н я. Обождите... Фамилия Баранов, а звать Николай. Футболист... Давно еще было, мы на кухне в лото играли, у нас любят в лото, ну и вот мы играли, а у меня кубики-бочоночки раскатились, и все под стол полезли, собирать, и Юрка, и я, и Баранов Николай, и Ольга со второго этажа, а там стали смеяться под столом, щекотаться, он и затронул меня...
...И начал с того раза то в коридоре то где ну вот а как пришла ему повестка как получил он значит а я в коридоре на тумбочке стою лампочку вкручиваю лампочка у нас перегорела и он вошел отчаянный такой тенниска голубая а воротничок белый я бывало как увижу эту тенниску и обмираю ну вот он вошел и мячиком об пол все говорит Саня ухожу я и взял меня вот так с тумбочки снизу и понес теперь говорит Саня все равно...

Пауза.

Г а л и н а  Д м и т р и е в н а (как бы спохватившись, шепчет). Ну и прекрасно! Ну и что же? А ты все «обожди, обожди»! Говорил он тебе, что вернется, чтоб ждала его, говорил? Ну вот! Значит, он тебя любит! Помнит! Вернется твой Баранов, увидишь! Еще на свадьбе погуляем! Позовешь на свадьбу-то?.. Эх ты! Все хорошо!

Саня улыбается, Галина Дмитриевна протягивает ей листок.

С а в в и ш н а. Покричите вы кто-нибудь его! Пусть хоть укол! Не могу больше! Душно! На тамбур меня! На тамбур!
С т а р у х а (Саввишне). Где-то у меня были горчичники. Надо горчичники поставить на сердце, а к ногам грелку!..
С а в в и ш н а. Ой, да хоть чего-нибудь, облегчить бы! Спасибо.
С т а р у х а (хлопочет возле Саввишны). Сейчас я возьму воду... Нам с вами вообще надо сойти с этого поезда...

Юрка с Ириной затеяли возню.

Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Ира! Что там? Других дел нет? Юра!
И р и н а. Каких, мама? Что делать-то?

Из голенища у Юрки выпала финка. Ирина пугается.

Ю р к а. Тихо, никому! Поняла?.. А вы всё: Юрик, Юрик!
И р и н а (шепотом). А в комсомол вступишь?
Ю р к а. Там посмотрим. Для комсомола еще совершить чего-то надо! Но я совершу! Вы еще услышите!.. Айда на речку?..

Ирина задумалась.

С а н я (уже увлеклась чтением). Ну, Люсьен!

Слышны голоса, смех, появляются Есенюк и Лавра. Есенюк враспояску, босой, ноги замерзли, ремень
с кобурой через плечо, в руке ведро. Лавра несет на палке его мокрые сапоги.

Е с е н ю к (кричит). А вот раки! Кому раки! Отличные, приличные, столичные, заграничные!
Л а в р а. Раки есть, а пива нет!

Общее оживление. Дети разглядывают раков.

Т а м а р а (вдруг). Тебя кем поставили? Тебя раков ловить поставили? С этакими (о Лавре) гулять тебя поставили?
Л а в р а. Ну-ну, поддувало-то закрой!..
Т а м а р а. Четвертого вагона тебе мало? Кобелина! (Швыряет картошку и скрывается.)
С а в в и ш н а (Есенюку). Погляди ты на себя! Ведь начальником!..
Е с е н ю к. Да что ж это? Дайте вдох-выдох сделать! Да я...
Л а в р а. Да вы что, маленькие? Вам же несем!
М а ш а. Да ладно, Паш! Чего с мостом-то, скажи?
Е с е н ю к. Да я! Да для кого я, понимаешь?!
Н и н а (вдруг). Глядите! Глядите! Ой!..

Есенюк еще кипит, но все головы обращаются влево, куда показывает из дверей Нина. Оттуда гул голосов
и вдруг отчетливое: «Ведут! Ведут! Поймали!» Есенюк быстро надевает ремень, натягивает сапоги.

Пленного ведут! Батюшки!..

Все замерли. Слева, со стороны тамбура, выталкивают в спину ружьем немецкого летчика. Руки его связаны за спиной, мундир распорот, ухо в крови, голова непокрыта — он ругается, саркастически смеется, презрительно и брезгливо глядит вокруг, — сама война, ее горячка и ярость, смертельная ее схватка врываются с ним сюда. Хотя его сбили, но хмель победы, ее перегар, вся Европа и пол-России клокочут в летчике. И он внушает не ненависть, а изумление и страх. Он молодой, красивый, статный парень, на пальцах его — кольца, из-под воротника мундира выбился шейный платок. Чужой, из другого мира человек. Даже не человек — образ. Летчик кричит по-немецки: «Einen deutschen Offizier nicht anrühren, du, Dreck! Für jeden Gefangenen wird der Fürer tausend von euren Scheißsoldaten erscheißen! Verfluchte Hunde! Sauschweine!» [Ты, дерьмо, не прикасайся к немецкому офицеру! За каждого пленного офицера фюрер расстреляет тысячу ваших вонючих вояк! Собаки! Свиньи!]

Все охнули, расступились, замерев, провожают его глазами.

Л ю с я. Мама, смотри, он как человек!
Л а р и с а. Как страшно, дедушка!..
Ф е д о р  К а р л ы ч. Вот кого сделали!..
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Он не человек, он фашист.
С т а р у х а. Какая-то мать родила его на свет и молит о нем бога...

Летчика уводят.

Ф е д о р  К а р л ы ч. Вот кого из них сделали!
Н и н а. А заядлый-то! Ой, заядлый!..
М а ш а. Ничего, и заядлого сбили!
Л е н а. Не-ет, хватит! (Лезет в вагон.)
Т а м а р а. Что ж будет? Если захватают они нас?..
М а ш а. Счас, захватили!.. Что говорите-то?..
Н и н а. Неужто Москву возьмут?..
И в а. Москву никогда никто не возьмет.
Л а р и с а. Идем, дедушка!
Ф е д о р  К а р л ы ч. Сейчас, сейчас, надо сделать укол. (Идет к Саввишне.)

Из вагона спускается Лена с узлом и ребенком. Она похожа на Беженку.

М а ш а. Ты что это? Куда?
Л е н а. Хватит! Едем! А они уж — вот они!.. В деревню пойду, в лес, в погребе схоронюсь!
М а ш а. Стой! Не пущу!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Лена!.. В чем дело?..
С а в в и ш н а. Куда она? Ой! А мы-то?!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Ты что, не понимаешь? В какой лес? Видишь, сбивают их! Сколько войск идет! Скоро...
М а ш а. Да ей хоть кол на голове теши! Пропадешь одна, я тебе говорю! О дите подумай!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Если мы все по лесам разбежимся, что будет?.. Где Есенюк?..

Вбегает Юрка, очень возбужден, лезет под тамбур, достает узелок, давно приготовленный,
и гранату, быстро сует за пазуху.

Ю р к а. Все, муттер! Фидерзеен! Бросаю я вас!..
Н и н а. Юрик!.. Что он?..
Ю р к а. Дурак я был, с вами поехал!.. Понял я!.. Все! Бить их, гадов! Еще услышите про меня!..
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Юра! Это еще что?.. Нина!..
Л а в р а. Ты куда? Не выдумывай!..
Н и н а. Юрик!
С а н я. Обожди! Ты что?..
Ю р к а. А ты за матерью гляди! Чтоб не болела!.. Я отца там найду! Услышите еще! Услышите! (Убегает.)
И р и н а. Юра! (Бежит за ним.)
М а ш а. Да что же это? А?..
С а в в и ш н а. Господи, что ж это? Томочка!..

Нина плачет, Лена незаметно ушла. Вбегает Есенюк, в руке у него Юркина финка.

Е с е н ю к. Где он? Юрка!.. Стой!.. Видали? Партизан!.. Ну, погоди! (Бежит за Юркой.)
Л а в р а. Дела! Мне, что ль, тоже на фронт податься?..

Из вагона выскальзывает Ника — в пальтишке, тоже хочет удрать. Маша хватает его.

М а ш а. Стой! Куда? Этот еще, видали!

Ника вырывается, из-за пазухи у него сыплются сухари, пилотка, бумажки.

Сухари!.. Собрался!.. Ах, ты!.. На фронт!.. Катя!.. Лавра, держи его!..

Лавра и Маша впихивают плачущего от позора и обиды мальчишку в вагон.
Люся рванулась к нему, но мать ее не пускает.

Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Да что ж это такое сегодня! Где Катя?.. Все на месте?.. Поймите вы, нам нельзя отрываться друг от друга! (Люсе.) Сиди, я сказала!... Маша! Маш! Чтоб никто никуда!
Л ю с я. Пусти! Я здесь, я сейчас!.. Что я сделала?..
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Люся! Я кому сказала!
М а ш а. Пропадем поодиночке! А Лена где? Ушла?!
Л а в р а. Догнать ее! Правда пропадет ведь она, дуреха!.. Маш!..
М а ш а (вдруг). А! Сама бы ушла куда глаза глядят!..
Л а в р а. Ну, ты еще!..
М а ш а. Да что ж я-то? Железная, что ль?..
Н и н а (плачет). Ему и шестнадцати нету! Куда ж он?..
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Нина, Нина, ну не надо!.. Давайте по местам! Мы должны ехать!.. Маша! Ты что?.. Нина, не плачь! Ива! Саввишне помогите!

Вдали ухает и возникает гул самолета.

М а ш а. Вот! Давно не слыхали!..
С а в в и ш н а. Говорила я, говорила!.. (Тамаре.) Картошку-то собери!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. По местам! Не раскисать только!.. Маша!.. Ну?.. Ира! Где Ирина?.. Собирайтесь! Быстрей!..
С т а р у х а. Йося!.. Люся! Где дети?..

Маша быстро возвращается к костру, Лавра помогает ей. Ива втаскивает Старуху. Появляются
мрачные Есенюк и Ирина — Юрку они не догнали. А со стороны тамбура идет Катя, волочит
серый от старости, подгнивший крест. Ей тяжело.

К а т я. Там кладбище старое... Ох!.. Нате!.. (Вытирает лоб.) Сухой. Как раз на растопку!..

Все глядят на нее. Саввишна крестится. Гудит самолет.



ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ


ВЕЧЕР И НОЧЬ.

Так вот и движется наша коробочка тепла среди холода подстерегающей смерти. Смерть неизбежна и непоправима, но разве ради
этого рождаемся мы на свет? Все равно надо быть людьми. Людей роднит то, что пережито вместе. Но накопление пережитого может происходить всю жизнь, как у мужа и жены, и почти моментально, как у тонущего и спасающего. Особенно роднят людей дела большие и трудные, когда одному не справиться. Тяжелое не поднимешь в одиночку. И может быть, в войну нас выручила помимо веры и мужества древняя народная привычка к артельности и опыт восторженного коллективизма революционных годов. Не зря при встрече плачут, обнявшись, ветераны: как ни странно, они вспоминают не ужасы войны, а свое великое человеческое братство, когда каждый отдал другому, отдал на общее дело лучшие силы души. Будь проклята война, наш звездный час! — таков трагический парадокс.
Эта часть начинается со стука колес и с крика новорожденного. Темные сумерки, сеется дождь, мокро блестит вагон. Топится печка, и, словно экран, освещена сзади керосиновой лампой простыня, которой отгорожен угол Тамары. Женские силуэты мелькают на простыне. Еще мерцает моргалик в изголовье Галины Дмитриевны — там полулежит Саня с книгой. А Галина Дмитриевна стоит внизу, опершись на палку, заглядывает за простыню. Ива греет и носит воду, подтирает пол. Глухонемой колет щепки. Федор Карлыч моет руки над ведром. Лавра поливает ему. Дети сбились возле печки. Старуха раскладывает им в миски еду. Володя и Ирина едят из одной. Катя тоже сгорбилась у огня. Ближе к двери курит Есенюк. Нет в вагоне Юрки, нет Лены. Из-за простыни доносятся голоса Маши и Нины.
На тамбуре, на ветру, в темноте, закутанная в тулуп, стонет Саввишна. Ее не слышно тем, кто внутри.
Гремит вагон, с крыши течет в подставленные кастрюли и подвешенные банки, причудливы и изломаны тени.
Вечер, потом ночь.
19 часов 30 минут.

Голос Маши: «Вот он, наш хорошенький, вот он, щекастенький!» Голос Нины: «Ты лежи, Тома, не волнуйся, мы сами...»

Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Маш! Поверни-ка!.. Ух ты, пупс какой! Хорош!..
И в а (с тазом). Никогда так близко не видела младенцев...
Л а в р а. Какое сегодня число? Может, нацарапаем на вагоне: здесь родился мальчик Вася Есенюк!
С а в в и ш н а (на тамбуре.) Господи! Да что ж не скажет никто ничего? Глазком бы одним взглянуть!.. Паш!.. Душно!..
Ф е д о р  К а р л ы ч. Вот вам и великое противостояние, а? (Лавре.) Знаете, из вас бы вышла хорошая медсестра.
Л а в р а. Да?.. А чего ж, может, и придется еще, вон сколько раненых везут... Я вообще аккуратно работаю, когда в настроении... Паш! Чего ты? Иди! Можно теперь.
Е с е н ю к. А?..
Ф е д о р  К а р л ы ч. Да, можно, все в абсолютном порядке.
Е с е н ю к. Чего?
Ф е д о р  К а р л ы ч. Идеальные роды, военные, ать-два!..
Л а в р а. Да иди, слышишь?..
Ф е д о р  К а р л ы ч. Спать ей не давайте, пожалуйста.
Е с е н ю к. Идти? А чего говорить?
Л а в р а. Здрасте! Очумел совсем! Идем!.. Поздравь жену-то! Поцелуй! Сын ведь! Сам говорил: Василек, Василек!..
Е с е н ю к. Да это Василек-то Василек, а уж покрепиться не могла, покуда доедем...
Л а в р а. Во! Папаша молодец! Родить — не годить!.. Ну-ка, пропустите нас!... Фуражку-то сними! (Ведет Есенюка.)

Глухонемой, улыбаясь, дарит Есенюку игрушку.

Е с е н ю к. А, спасибо, убогий, ладно!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Весь в тебя, Паш! Вылитый!..
С а в в и ш н а (стучит в стенку). Одним бы глазком!.. Люди!.. Люди... Люди!
С т а р у х а. Что ждет этого ребенка, о бог, бог!
М а ш а (прислушивается). Тихо! Саввишна, что ли? (Стучит и кричит Саввишне.) Саввишна! Эй! Саввишна! Это я, Маша!.. Хорошо все! Отошло как надо, парень на загляденье!.. И Тамарка молодец! Не переживай! Поплачь там себе потихоньку!.. Слышишь? Остановимся, покажем тебе!.. Ива! Девочки! А кипяточек есть? Дайте чайку доктору.
И в а (кричит Саввишне). Не волнуйтесь, все хорошо. Здоровенький! Крепкий!
Ф е д о р  К а р л ы ч. Скажите — не меньше десяти фунтов...
И в а. Десять фунтов! Большой! На отца похож!
С а в в и ш н а. Чего? Не слышу я ничего!.. (Плачет.) Паш! Останови ты вагон! Умру я!..
И в а (тихо). Ребенок — вот что! Ребенок — это идея!..
М а ш а. Нет, все ж русская баба есть русская баба! А? Испокон веку и в поле рожали, в борозде, и пуповину сами перегрызали, и ничего! Русская баба все вынесет! Это вот новенькие наши теперь повырастали нервные да ученые...
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Ничего, новенькие тоже ничего! Ничего!
Л а в р а. Да чего там! Ученые-то ученые, а комплекция, а эти... как научно сказать?.. Головы ученые, а тазы все те же!.. А, Маш?

Смеются.

Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Вы, чем смеяться — пример берите! Теперь прирост нужен, как из пулемета надо рожать.
М а ш а. Да! От кого только?..
Л а в р а. Да найдем, Маш, чего там! (Хлопнула Глухонемого по плечу.) А, Герасим?..
И в а. Я сколько раз просила!..
Л а в р а. Ладно, ладно, шучу!..
Н и н а. Как нарочно, такой-то славненький! Сань, ты видела?
С а н я. Видела. Обожди...
С т а р у х а. О господи, что ждет этого ребенка?..
Л а в р а. Ну вот, тоже голос из провинции! Вырастим!..
М а ш а. Вот именно! Здоровей будет!..
С т а р у х а. Никто ничего не говорит, я вообще могу сойти с этого поезда...
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Да, когда-нибудь мать ему расскажет, как он родился.
М а ш а. Ничего! Сообща выходим! Родила же? В порядке!..
Л а в р а. Да мы тут еще месячишко проедем, не только рожать — хлеб станем сеять!
М а ш а. Коров заведем! (Смеется.)
Н и н а. Коров не коров, а зря вот ту козочку-то не взяли, помните?
Л а в р а. А еще полгодика протелепаемся, то на этих-то, что в домах живут, пальцем будем показывать!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Ох, сколько раз в жизни вспомним мы еще этот эшелон!
К а т я. Вот так мой дорогой вот такие у нас дела все мы едем и едем и мне кажется мы уже всю жизнь живем в этом вагоне и ничего другого не было и не бывает... и хоть бы кто сказал сколько ещё ведь так не может продолжаться так мучиться чтобы ничего не дождаться этого не может быть ты меня прости я знаю вам еще тяжелее прости я виновата я и себе стала в тягость и другим так нельзя я понимаю но ты не бойся за меня теперь я тебя не подведу...
С а в в и ш н а. Душно!.. Водички дайте!.. В сундучке там, в зелененьком, наготовлено все... душно! Водички!.. Сколько я вам воды-то в жизни переносила!.. Волгу!..

Саввишна стонет, женщины смеются.

Голос Тамары: «Чудной он... Вот тебе и Василек...»
Голос Есенюка: «Василек-то Василек, да лучше б до места потерпеть».
Голос Тамары: «Глупóй ты у меня... Глупóй... Мама-то не простынет?»
Голос Есенюка: «Сама ушла: душно! душно!.. Я тулуп дал».
Голос Тамары: «Что я без нее-то?.. Ты не уходи, Паш».
Голос Есенюка: «Да я здесь, ты что!»

Л а в р а. С Есенюка причитается!.. Паш! Слышишь?..
М а ш а. А Тамарка-то и впрямь молодец! И покричала-то всего ничего!.. А, доктор?..
Ф е д о р  К а р л ы ч. Идеальная родильница, да...
М а ш а. Я всякий раз вою! Двойняшек вот когда своих-то — всей родилкой меня держали!..
Л а в р а. А я своего заморыша? Такое орала — врачей потом стыдно было!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. А я с Людмилой, помню, измучилась, — не дай бог!
М а ш а. Ну что? Чего бы перекусить, а? Ребята, поели вы? Давайте-ка!

Голос Есенюка, Тамаре: «Ты не спи, не велел Карлыч, слышишь?»
Голос Тамары: «Я не сплю. Чего будет-то с нами, Паша?»
Голос Есенюка: «Ладно, дай вдох-выдох сделать, все будет».
Голос Тамары: «Доехать бы только!»
Голос Есенюка: «Доедем!..»

С а в в и ш н а (стала на колени, раздирает на себе одежду, стучит). Доченька!.. Внучек!.. Родимые мои!.. Пустите!..

Голос Тамары: «Паш, мама вроде?..»

М а ш а. Саввишна, что ли, опять?.. (Прислушивается.) Саввишна! Эй!.. (Всем.) Не померла бы она у нас там... Саввишна!
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Как назло — не останавливается.
М а ш а. То-то что! Туда не проберешься сейчас, на тамбур.
С а в в и ш н а (хрипит). Сгрызу все! Вагон проклятый!.. Деточки мои!.. Внучек!.. (Ее не слышно.)
Ф е д о р  К а р л ы ч. Ей бы нужно укол, помочь... вот... хотя бы... (Достает лекарство.)
М а ш а. Там-то ей вообще лучше, на воздухе, сама говорила. Ну, остановимся — проведаем.
С а в в и ш н а. Встану! Разбей бог!.. Пустите!.. Сойти дайте!..
Н и н а. Мне-то чего поесть?
С т а р у х а (вдруг). Что вы сидите! Что? Может, человек умирает, человеку плохо? (Вцепилась в Лавру.) Что?

Голос Тамары: «Паш, что там?..»

Л а в р а (Старухе). Ну вы-то что? Успокойтесь!..
С т а р у х а. Бросают старух как собак!.. (Плачет.)
М а ш а (у двери, кричит). Саввишна! Эй! Саввишна!.. (Всем.) Тихо!.. А ведь не слыхать ее...
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Что же делать?

Вдруг встает Катя, берет у Карлыча лекарство и одним махом взлетает на нары.

Н и н а. Куда она?..
М а ш а. Катя!.. Стой!..
Л а в р а. Ты что?..

Катя изгибается, спиной вылезает в окно.

Ты что, Катька? Сорвешься!..
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Катя! Катя, осторожнее!.. (Нике.) Не бойся!..

Под дождем Катя выбирается на крышу. Все замерли. Из окна ее подстраховывают. Она на четвереньках ползет по крыше
и начинает спускаться на тамбур. А в это время Саввишна с последним хрипом «родимые мои»
приподнимается на коленях и падает головой в пол. Катя в ужасе отстраняется. Гремит поезд...

22 часа.

Гремит поезд. В темноте на тамбуре едва различимо прикрытое рогожей тело Саввишны. Теснее прежнего сидят женщины вокруг печки. Лавра обняла Нину, Глухонемой — Иву, Галина Дмитриевна — Саню, Старуха — Оську. Катя, обняв Нику, сидит с ним поодаль, на своем месте. Ирина и Володя тут же. Чуть в стороне от всех съежилась Люся. Есенюк по-прежнему возле Тамары, только огонек лампы там
едва теплится.

Л ю с я (поет тихонько). А по утрам... они смеются... а по утрам... они смеются...
М а ш а (рассказывает). Ну вот, значит, живем мы там себе, на Украине-то, у дядьки, ничего не знаем, купаемся, бегаем, я озорница девчонкой была, ужас, а тут подсолнухи как раз созрели, мы к дядьке на маслобойку, за семечками очищенными, все хорошо. И вдруг слух — идут! Немцы!..
Н и н а. И тогда — немцы?!
М а ш а. И тогда.
Л ю с я. А по утрам они смеются... по вечерам... они смеются. И целый день... они смеются... и даже ночью они смеются...
М а ш а. Ну вот, и стали мы тикать. А ехать-то не на чем, до железной дороги далеко, и идем мы пешком, дорога длинная, широкая, пыльная — одно слово: шлях! Мать босая идет, стройная такая — она вообще красавица у меня была, волосы до колен, тогда-то длинные носили, как распустит, картина прямо, — ну вот, идет, а Аннушку на руках несет. Виктор, брат, тот жилистый был мальчишка, загорелый, ему ничего, а я толстая, ноги сбила, все потерла себе, — Тумбой меня дразнили. Вот посадит меня Витька на закорки, пронесет немножко, но где там, тяжело!..
Л ю с я. Им говорят: вы что смеетесь? Такая жизнь, а вы смеетесь... Такая жизнь... а вы смеетесь... вы что же, люди... с ума сошли?
В о л о д я. Ну что? Ира?
И р и н а. Сейчас бы в школу! Я в школу хочу! (Плачет.)

Голос Тамары: «Паша! Обманываете вы меня!»
Голос Есенюка: «Да ну чего ты, Том! Лежи... Здесь я, здесь...»

М а ш а. ...И как мы ни просим, ни умоляем, ни на один поезд не сажают. Поездов-то тогда совсем мало было, а народу!.. Мать перед каждым вагоном на колени встает, Аннушку им протягивает: пожалейте! Да где там! И уж ни есть, ни пить на дороге, все съели, все выпили, будто саранча... И так шли мы пешком чуть не до Москвы. Сшила нам мать с Виктором из тряпья сумки через плечо, стали мы просить Христа ради, сами кормиться кусочками и мать кормить... Где-то еще, помню, пожили у хороших людей, пустили нас, да ведь кто хороший да пускает, у тех самих ничего нету... А уж и снег и мороз ударил, обувку тоже из тряпья сшили, идем...
Л а в р а. Господи, сколько ж человек может выдержать!..
Ф е д о р  К а р л ы ч. Человек может выдержать очень много. Очень.
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Особенно когда знает, во имя чего... Кажется, у Толстого где-то: если в тяжелом путешествии хочешь забыть о себе, возьми с собой ребенка...
Л а в р а. Ну не до бесконечности же!.. Эх, кончится все, разлепёшим мы этого Гитлера, буду я жить — чертям станет тошно! Все, что захочу! Уж я дорвусь!
Ф е д о р  К а р л ы ч (Галине Дмитриевне). О, как это верно! Ребенка! Чтобы не о себе, а о нем... Дети — это будущее? Значит, вы спасаете будущее. А?..
Л а в р а. Ну, мы-то тоже не рыбы какие-нибудь: отметали икру да брюхом вверх! Ради одних детей жить?..
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Никто не говорит — ради одних, но если дети в опасности?
Л а в р а. Все в опасности.
И в а (Лавре). Ну зачем вы всегда хотите казаться хуже, чем вы есть?
Н и н а. Ой, выжить бы! Только выжить!..
С т а р у х а. Человек — не червяк, его дело жить, а не выжить.
Л ю с я. А эти люди... они смеются. И по утрам... они смеются. По вечерам... они смеются. А что же делать! Они смеются...
М а ш а. Ну вот... Слушаете? Мать, значит, совсем не в себе стала: ругает нас, щиплет, даже укусит, бывало, — руки-то Аннушкой заняты. А Витька замолчал: молчит и молчит. С тех пор, между прочим, всю жизнь так и молчит, еле слова добьешься... Шли мы, шли, но вот сжалился кто-то, красноармейцы какие-то силой в вагон нас втиснули, ружьями грозили — и поехали мы! Вонь, вши, все друг на друге, мы с Витькой под нижней лавкой лежим — зато тепло!.. Но тут народ коситься стал, к матери приступает: что это за дите у тебя, гражданка, такое, ни есть, ни сискать не просит, не плачет, не скачет?.. Они-то подумали: может, спекулянтка, везет под видом ребенка муку или соль, тогда делали так-то. А мать как закричит: не подходите, не дам!.. Да они насели, отняли!..
Н и н а. Ой, господи!..
М а ш а. А как развернули, Аннушка-то наша там давно мертвенькая!.. Выбрось, кричат, выбрось, — но она не дала. Тогда нас всех выбросили...
Л ю с я. А эти люди... Они смеются... Они смеются...
М а ш а. Да... И никогда не забуду: входим мы все-таки в свой дом. А отец встает из-за стола в кухне нашей, пятится от нас и крестится, хотя вроде неверующий был. Мы-то, будто звери, по кастрюлям, к плите, а мать как бросит Аннушку на стол, будто полено застучало, как крикнет: «Вот! Всех тебе привезла!» — да так и упала столбом, как стояла...

Голос Есенюка: «Тома, ну чего ты? Томочка!»
Голос Тамары: «Паша, Пашенька! Что же она молчит...»
Голос Есенюка: «Не плачь, нельзя тебе... Едем! Тома! Доедем!»

Как она умерла, как хоронили ее — мы уже с Виктором не видали: на другой день отец отвез нас в больницу с тифом. Тогда в больницу брали, если свою кровать привезешь: отец нас и повез прямо на кровати, на саночках... Так и болели мы на ней вдвоем. А вернулись — нету ни мамы нашей, спасительницы, ни Аннушки, отец все по субботникам, как раз субботники тогда начались. И стали мы сами жить, лета ждать. А пришло лето — лежали на солнышке, грелись, будто старички, молоденькую травку жевали. Так и выжили...
Н и н а. Ой, Маша!.. Ой!..
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Господи, сколько горя вынесено! Какую жизнь наши люди заслужили! Ох!..
М а ш а. Ну-ну, чего вы! Я вам к чему рассказываю-то? Жить надо! Пострашней бывало! А сейчас? Тем каково, кто там остался? Кого жгут да расстреливают?.. Живой о живом думает!..
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Да, Маша, да!.. Я вам скажу... вот мы, наш вагон... Ведь мы были чужие друг другу, незнакомые даже... А теперь?.. Да, Ива?..
И в а. Я узнала о людях больше, чем за всю жизнь...
Л а в р а. Вон Карлыч раньше и зайти боялся. А? (Смеется.)
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Подожди, Лавра!.. А теперь?.. Подумайте... Все дети как мои дети, все мы как сестры, больше чем сестры, мы как одна семья... Правда же?..
С т а р у х а. О! Это стоило понять.
Ф е д о р  К а р л ы ч. Каждый врач вам скажет: в беде плохое портится совсем, а хорошее делается лучше...
М а ш а. Да, как родные, конечно!.. У меня вон Лена каждую минуту из головы не идет! Юрка!..
Н и н а. Ой, Юрик! Ваня там, Костя там и Юрик теперь там! Тот-то тихий, а этот буйный, сам на рожон полезет!..
Л а в р а. Да, правда, навсегда все друг про дружку знаем...
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Да, вот увидите, мы еще вспомним... этот вагон, эту войну вспомним как что-то... что-то...
Ф е д о р  К а р л ы ч (подсказывает). Великое противостояние.
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Да, может быть, именно как что-то великое, что было между нами... Ты понимаешь, Маш?.. (Нине.) Ты понимаешь?.. (Лавре.) Понимаешь? (Целует Машу.) Катя! Катюша! Иди сюда!..
К а т я. Я здесь, здесь.
М а ш а. Правильно. Одно полено и в печке не горит, а два и в поле не гаснут...
Л ю с я (поет). А эти люди, они смеются, они смеются...
И р и н а. Я ничего не знаю, Вовик, не умею... Мы ничего не знаем... А надо ж где-то быть, что-то делать!..
В о л о д я. Ну-ну, ты что? Мы еще сделаем...

Ника плачет.

К а т я. Ты что?.. Маленький мой, что ты вдруг?.. Все ведь хорошо теперь, правда?.. Ну-ну, маленький... Нет-нет, ты уже не маленький, я знаю, ты большой, ты мой помощник, ты все понимаешь. Ты меня прости... прости... я, больше не буду так... не знаю, что вообще было бы без тебя... Я не буду, просто что-то случилось со мной... я даже к дороге никак не могла привыкнуть: мы едем, едем, а я все чувствую: она железная, она тяжелая... Помнишь, когда я чуть не отстала?.. Меня звали, руки протягивали, а я оцепенела: колеса идут, идут, черные, ржавые, лязг, лязг!.. Ну не плачь, не надо... я больше не буду такой... Просто я его очень люблю, нашего отца... Когда-нибудь ты тоже узнаешь, как это — любить... Самое страшное в любви — разлука и неизвестность. Но ничего, ничего. Мы его будем ждать. Правда же? Сколько нужно. Эта дорога кончится, мы приедем с тобой в маленький город... зима настанет... я пойду работать, а ты в школу, а по вечерам мы станем печку топить, будем сидеть возле нее...
Н и к а (успокаиваясь). Как в вагоне?..
К а т я (улыбается). Как в вагоне. Да, и будем ждать. Будем жить. Да? Другие же живут, правда?.. Главное — победить, все сделать, чтобы не было больше такого... Я научусь, честное слово, другие же могут, правда?.. Не горюй, мой маленький, не горюй, мы вместе, мы живы, мы все с тобой сумеем... спи, ладно? Спи...
Л а в р а. Кончится война, встретимся: тетя Галя, скажу, а в аптечке-то!..
Г а л и н а  Д м и т р и е в н а. Ой, ну тебя, Лавра!.. А правда, как мы встретимся, что будет после войны?..
И в а. О! После войны должна быть такая жизнь, такая!..

Смеются. Свет медленно меркнет. Стук колес.

Л ю с я. А эти люди, они смеются, они смеются...

Внезапный оглушительный взрыв. Тьма и вопль всех голосов сразу.

00 часов 30 минут.

Как передать этот единый вопль всех голосов, смертельных стонов, молитв, проклятий? Тьму, хаос, огонь,
кислый дух взрыва и сырой вывороченной земли?..
Вот выхватило красным из тьмы Есенюка: он растерян, опален, он хрипит: — Родненькие, станки выгружать! Из
пятого, шестой отцепим!..
И под его командой Володя, Саня, Лариса волокут тросом станок... Вот сидит на земле нелепо, словно брошенная кукла, Лавра,
в изумлении глядит на окровавленные свои ноги: — Какие ножки были!.. Галина Дмитриевна, косматая, словно демон, несет на
руках Люсю — у той запрокинута голова и лицо в крови... Нина, задыхаясь, держась за сердце, мечется среди огня, детей хватает, валенки, узлы: ведь там зимнее, все сгорит...
Старуха прижала к себе Оську и бормочет: — Где бог? Где?..
Пожар все сильнее, это горит наш вагон, освещая факелом весь состав, все кусты вокруг, всю землю и всю жизнь нашу. А на фоне пожара смятым табором среди развала немного спасенного скарба стоят, лежат, бегут люди.
Окаменев, с ребенком у груди, глядит на огонь Тамара.
Глухонемой беззвучно рыдает над телом Ивы.
Федор Карлыч, плача, раздирает на бинты что попало.
Каждый, кто может, помогает другому. Катя бросается то к Лавре, то к Тамаре; вот она возле Галины Дмитриевны, вместе
с ней вытирает Люсе лицо: — Люся! Люсенька!.. Доктор!.. Она жива! Люся, ты слышишь, надо жить!..
Вот, чуть не в самом огне, Маша, — что-то тянет, рвет, хочет отбить у огня, топчет горящие тряпки ногами.
— Гады, гады! — стонет она то ли в голос, то ли одним только сердцем. — Гады!.. Так бы стала над всей землей, так бы
крикнула: что же вы делаете? Что ж вы мясо-то живое рвете из нас, как собаки? Ведь люди мы! Что мы вам далися?..
— Грузиться! Грузиться! — бежит с новой командой Есенюк. — Всем в шестой! По вагонам!.. Томочка! Том!
Возьмите ее кто-нибудь!.. Эй! Детишек! Детишек давай! Раненых!..
Люся открыла глаза, она пытается улыбнуться.
— Мы... терпим бедствие...
— Люсенька, Люся! Жива! — кричит Галина Дмитриевна. — Мы живы!.. Видите? Слышите!.. Живы! Надо жить!.. Люсенька!..
Это пройдет! Это кончится! Так не может продолжаться!.. Вы слышите? Будет другое, обязательно!..
Люся снова закрывает глаза, плачет Федор Карлыч, Ирина помогает матери нести Люсю, но Галина Дмитриевна будто ничего
не замечает. — Жить! Жить! — говорит она энергично и почти радостно. — Главное, надежды не потерять, понимаете? Надежды!
Видите, она жива!.. Доченька, жива!..
— По вагонам! — кричит Есенюк.
Трещит пожар, обрушивается под откос выгоревшее нутро вагона, поднимая столб искр и пламени. Все замирают на секунду,
в последний раз глядя на свой вагон. И продолжают путь, поддерживая друг друга. Их принимают в уцелевшие вагоны, тянут
к ним руки — простые женщины, такие же простые слабые женщины — те, кого принято называть простыми слабыми женщинами.
Дорогие мои, вам надо ехать дальше. Дальше. Долго. И вы будете ехать. Вы доедете. Вы должны доехать.



1972

Hosted by uCoz