А. Арбузов. Мой бедный Марат
Диалоги в трех частях
Москва, Изд-во "Искусство", 1969
OCR & spellcheck: Ольга Амелина, октябрь 2006


ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

М а р а т.
Л и к а.
Л е о н и д и к.

1-я часть: март 1942 года.
2-я часть: март 1946 года.
3-я часть: декабрь 1959 года.
Ленинград.



ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


30 МАРТА 1942 ГОДА

Одна из немногих уцелевших квартир в полуразрушенном доме на Фонтанке.

Комната почти пуста: вещи сожжены, только громоздкий, тяжелый буфет остался и большая, широкая тахта. На ней,
укутанная чем попало, Лика. Скоро вечер, и в комнате весенние ленинградские сумерки.

Тихонько отворилась дверь, на пороге показался Марат, с некоторым удивлением оглядел комнату, увидел Лику.
Молчание длилось недолго.

Л и к а (обеспокоенно). Вы кто такой?
М а р а т. А ты кто такая? (Не сразу.) Нет, верно... Ты чего делаешь тут?
Л и к а. Живу.
М а р а т. А кто тебя сюда пустил?
Л и к а. Дворничиха, тетя Настя. В этой квартире никого умерших не было. А потом тут в окошке стекло целое — одно на весь этаж. Просто чудо. (Тихонько.) Вы меня прогнать хотите?

Марат ничего не ответил.

Не надо. Я уже здесь скоро месяц. Привыкла все-таки.
М а р а т (оглядел комнату). Тут вещи были... Мебель, ну и прочее... Где все?
Л и к а. Я сожгла.
М а р а т. Все?
Л и к а. Все.

Марат молча сел на подоконник.

Л и к а. А вы кто?
М а р а т. Я жил здесь. Это наша квартира.
Л и к а (не сразу). А где же вы были?
М а р а т. Был где был. (Помолчав.) Слушай, здесь, между окнами, фотография висела — военный моряк, в рамочке... Не видела?
Л и к а. Сожгла.
М а р а т (зло). Смотри-ка... не растерялась. А много ли тепла на этом выгадала... Кусочек картона!..
Л и к а. Я ведь не одну ее сожгла — тут много фотографий висело... (Словно оправдываясь.) Все вместе — кое-что все-таки. А рамочки знаете как отлично горят? Очень хорошая растопочка.
М а р а т. Буфет-то как измерзавила.
Л и к а. Зачем? Он цельненький стоит. Я только лучинки от него откалывала.
М а р а т. Ты деловая. (Негромко.) Спалила, значит, мое детство?
Л и к а (почему-то повеселела). Вот теперь я вас узнала... по фотографиям. Это вы — мальчик на лодке... и на велосипеде!.. И на Стрелке, с моряком... Я ведь не сразу все сожгла... Я их рассматривала сначала.
М а р а т. Ну и как — хорошо я горел?
Л и к а. Зачем вы шутите?
М а р а т (серьезно). Могу заплакать. Хочешь?
Л и к а (негромко). Вы меня простите.
М а р а т (обернулся). А ты что валяешься? Сдалась?
Л и к а. Нет, я только с улицы... Просто согреться захотелось.
М а р а т (усмехнулся). Согреешься так... (Серьезно.) Буфет-то почему не сожгла?
Л и к а. Не осилила. Очень уж громадный.
М а р а т (огляделся). Ты... одна здесь?
Л и к а. Совсем.
М а р а т. И не страшно?
Л и к а. Конечно, страшно, что же я, дура? Когда стреляют — не так: все-таки жизнь какая-то... А вот когда вдруг тишина... тогда страшно. (Недоуменно.) А чего я боюсь — сама не знаю... С улицы никто ведь не зайдет: наш дом, считают, разрушенный. И лестница еле держится, посторонние очень опасаются... А на самом деле она крепкая — у нее только вид такой. На нашей лестничной клетке всего ведь в двух квартирах жильцы остались. Из одной, правда, уже не выходят — я им хлеб из лавки приношу, прибираю... Они мне за это мебель на дрова обещали — если им уже не понадобится... (Замолчала.) Нет. Страшно.
М а р а т. А в квартире шесть? Никого?
Л и к а. Пусто. (Не сразу.) Знакомые ваши?
М а р а т. Была там одна... Леля. Осенью в Тбилиси собиралась.
Л и к а. Уехала, наверно.
М а р а т. А ты где жила?
Л и к а. В шестом подъезде...
М а р а т. Чего-то я тебя не помню.
Л и к а. А я до войны маленькая была.
М а р а т. В шестом... Да, не повезло вам.
Л и к а. И стен не осталось.
М а р а т (помолчал). В квартире был кто-нибудь?
Л и к а. Няня. У меня мама на фронте, военврач. Мы с няней остались. Она у нас уже двенадцать лет, как родная была... Я на Садовую хлеб получить пошла — тут и ударило. Прибежала обратно, а уж и нет ничего — только ваш подъезд стоит. Это первого марта было. Послезавтра месяц исполнится.
М а р а т. А ты сама как... не очень ослабела?
Л и к а. Я, в общем, чувствую себя сносно. Мне ведь за зиму три посылки летчики приносили от мамы. (Не сразу.) А теперь больше не будет посылок. Меня уж не найти.
М а р а т. Захотят — найдут. Ты, видно, удачливая.
Л и к а. Какой вы недобрый.
М а р а т. А ты чего мне вы говоришь... Смешно слушать! (Резко.) Тебе сколько лет?
Л и к а. Через две недели, может быть, шестнадцать исполнится.
М а р а т. Почему — может быть?
Л и к а. Все может быть.
М а р а т. Иди ты... со своим пессимизмом! Мне на будущий год восемнадцать исполниться должно... И то не психую. Уверен — будет.
Л и к а. Я еще когда совсем маленькая была — мечтала, как мне исполнится шестнадцать... представляла, что тогда со мной случится. Помните — «дети до шестнадцати лет на эту картину не допускаются»? Так бывало всегда обидно!.. Хотя я, конечно, проскакивала, — мне ведь на вид можно куда больше дать. (Помолчала.) Обидно было бы... не дожить.
М а р а т. Теперь доживешь.
Л и к а. Пожалуй. Я ведь сейчас на две карточки существовала. Целый месяц! Няню еще первого числа убило.
М а р а т. Тебе потрафило.
Л и к а (не сразу). Зачем вы так шутите?
М а р а т. А я веселый. Только не такой удачливый, как ты. (Вынул из кармана две хлебные карточки, поглядел на них.) Мне только один день достался. Тридцать первое. Завтра.
Л и к а. Не надо... Ты не плачь.
М а р а т. А я и не плачу. Я уж ко всему привык.
Л и к а (поглядела на карточку). Мамина?
М а р а т. Сестры. (Негромко.) Видишь пуговицу на куртке? Она мне ее утром пришила. Еще сегодня.
Л и к а. Ты жил у нее?
М а р а т. На Каменном острове. Как война началась — я к ней и переехал. И дом-то маленький, деревянный — всего два этажа... Очень надо было бомбить его. (Не сразу.) В августе у нее муж в ополчение ушел, она, дурашка, одна осталась... Я ей говорил: вернемся, ведь дом родной... А она не хочет — у нас, говорит, на Каменном лучше... и потом, вдруг действительно Коленька вернется, нет, я дома быть должна! (Помолчал.) А послушалась бы меня, здесь сейчас сидела. (Тихо.) Живая.
Л и к а. Разве это угадаешь. (Посмотрела на Марата внимательно.) А родители где?
М а р а т. Отец в морской пехоте был. Пятый месяц не пишет. (Не сразу.) И не осталось ничего... Ни одной фотографии. Мне бы снять ее тогда со стены... (Поглядел на Лику.)
Л и к а (тихо). Я не знала.

Где-то вблизи разорвался снаряд.

Недалеко.
М а р а т. Ага.
Л и к а. Мне уходить?
М а р а т. А куда же ты пойдешь?
Л и к а (осторожно). Тебе ведь тоже некуда.
М а р а т. Мне тоже.
Л и к а. Тут в углу кушеточка маленькая стояла...
М а р а т. Сейчас бы пригодилась...
Л и к а. Кто же знал...
М а р а т (не сразу). Тебя как зовут?
Л и к а. Лидия Васильевна... Лика. А тебя?
М а р а т. Марат Евстигнеев. А ласкательное было — Марик.
Л и к а. Если бы матрасик имелся...
М а р а т. Ладно — тахта широкая.
Л и к а. Что ты...
М а р а т. Поместимся. Ты к стенке головой, а я к двери.
Л и к а (помолчала). Нельзя.
М а р а т. Почему?
Л и к а. Все-таки.
М а р а т. Девчонка ты.
Л и к а (с сомнением). Ну уж... (Подумав.) А если ее распилить — тахту?
М а р а т. Там же пружины... дурочка.
Л и к а. Все-таки завтра попробуем...
М а р а т. По квартирам походить надо, может, где что осталось.
Л и к а. Тут уж ходили.
М а р а т (сел на краешек тахты). Проживем.
Л и к а (тихо). Хорошо, две подушки остались. (Протянула ему одну из подушек.) Только ты подальше.
М а р а т (пренебрежительно). Да ладно...

Молчание.

Ты что... смеешься?
Л и к а (с радостным удивлением). А ты дышишь.
М а р а т. Ясно, дышу.
Л и к а (еле слышно). Вот и кончилась тишина...
М а р а т. Ладно бормотать-то...


4 АПРЕЛЯ

А в комнате появился старый матрасик — на нем устроился Марат. В углу аккуратно сложенная стопка
дров — все, что осталось от буфета.

Шестой час утра. Далекая стрельба.

Л и к а (она только что проснулась). Марик!.. Марик!..
М а р а т (просыпаясь). А?.. Что тебе?
Л и к а. Воздушная тревога, Марат...
М а р а т. Идиотство... Который час?
Л и к а. Шестой...
М а р а т (вдруг рассердился). Зачем же ты меня разбудила?
Л и к а. Ты всего пять дней здесь. Я же не знаю, как ты к тревоге относишься?
М а р а т. Как, как... С отвращением.
Л и к а (помолчала). Ну, что делать будем?
М а р а т. Давай на крышу полезем...
Л и к а. А у нас давно никто не дежурит.
М а р а т. Почему?
Л и к а. А мы уже разрушены. Нежилой объект. Так и считаемся.
М а р а т. Чего же ты меня разбудила... если мы разрушены?

Недалеко упала фугаска.

Л и к а. Ого!..
М а р а т. Ступай в подвал — вот что.
Л и к а. Я не хожу теперь... тепло упустишь...
М а р а т. Все-таки совершенно неясно, зачем ты меня разбудила.
Л и к а. Ну хорошо... давай опять заснем.
М а р а т. Теперь уж не выйдет. (Вздохнул.) А мне такой сон показывали...
Л и к а. Какой?
М а р а т. Крендель белый, с изюмом... А потом музыка началась, и я с одной знакомой девчонкой целовался.
Л и к а. Непонятно, зачем ты мне это рассказываешь.

Где-то близко разорвалась фугаска.

М а р а т. Ладно, пошли в подвал.
Л и к а. Соглашается... Смотрите какой благородный. А может, ты просто трус?
М а р а т. Ну, знаешь... Я шесть месяцев на крыше провел и знаешь сколько зажигалок с крыши сбросил?
Л и к а. Не знаю... Она что — из твоего класса?
М а р а т. Кто?
Л и к а. Девчонка, с которой ты целовался?
М а р а т. Тебе-то что?
Л и к а. Из квартиры шесть? Леля?
М а р а т Хотя бы.
Л и к а. Представляю себе... Тоже, наверное, не теряется в Тбилиси.
М а р а т. Слушай... к черту. И стреляют все-таки.
Л и к а. Квартир свободных достаточно. Перебирайся завтра, и все.
М а р а т. Я отсюда не уйду.
Л и к а. Почему?
М а р а т. Пропадешь ты без меня.
Л и к а. До сих пор не пропала — и дальше не пропаду.
М а р а т. Скажи — тьфу, тьфу...
Л и к а. Не скажу — тьфу, тьфу! Я везучая.
М а р а т (яростно). Тебя что выручало? Мамины посылочки. Няня... ее лишняя карточка! Так этого больше не будет!.. Разве я погорю где-нибудь, и ты кое-что на моей карточке выиграешь... Но на это ты рассчитывай не сильно, потому что я тоже везучий... тьфу, тьфу... Если хочешь знать, ты жила неверно! Отъединилась от всех... Как звереныш. Устроила тут логово...
Л и к а (возмутилась). Постой, какое логово?..
М а р а т. Конечно! Ушла в себя и отъединилась. Совершенно! Разве это достойно советского ребенка?..

На этот раз фугаска разорвалась еще ближе.

Л и к а. Да что же это такое, господи... (Заплакала.)
М а р а т (слез с матраса, подошел к окну). Наверно, у моста упала... Ну что ты ревешь?
Л и к а. Дурак ты! Какой же я ребенок?
М а р а т. Ну — девица... подумаешь, разница! Все равно ты живешь глубоко неверно — совершенно отъединилась от общей борьбы народа. Именно одиночество приводит к дистрофии...
Л и к а. Это ты, умница, сам придумал?
М а р а т (запальчиво). Да если знать хочешь, я питался вдвое меньше тебя, однако самочувствие имею почти удовлетворительное!.. И это потому, что делал все, что полагается рядовому ленинградцу. И, может, даже чуть больше.
Л и к а. Ты просто хвастун.
М а р а т. Нет, я не хвастун.
Л и к а (вытерла слезы). Значит, врун.
М а р а т. Это другое дело.
Л и к а. За эти пять дней ты мне врал неоднократно. Скажешь, нет?
М а р а т. Конечно, не скажу.
Л и к а (вдруг с интересом). А почему ты врун?
М а р а т. Так веселее. (Резко.) И вот что — хватит отъединяться. Сегодня я отведу тебя в бытовой отряд, и ты начнешь приносить пользу. Ты же вполне здоровая — просто стыдно на тебя смотреть... Ты должна помогать ослабевшим людям.
Л и к а. Я и так помогала...
М а р а т. Соседям? Недостаточно. Мелочь! Надо приносить людям пользу целый день. Без устали, поняла?
Л и к а. Хорошо.
М а р а т. Что хорошо?
Л и к а. Я согласна.
М а р а т. А то сидишь целый день и Тургенева читаешь. Разве это дело — всю библиотеку сожгла, а Тургенева оставила.
Л и к а. А если он мне нравится?
М а р а т. Да ну, певец дворянских гнезд!.. Разве он мобилизует?
Л и к а. Меня он мобилизует.
М а р а т. Отлично! Вот мы сегодня и пойдем в отряд, и ты запишешься.
Л и к а. Я же сказала — хорошо. (Не сразу.) А сейчас что мы делать будем?
М а р а т (зло). Неизвестно.
Л и к а (осторожно). Марик...
М а р а т. Ну?
Л и к а. Давай печурку затопим.
М а р а т. Нельзя. Буфет надо беречь.
Л и к а. Его еще много осталось.
М а р а т. Не очень.
Л и к а. И, может, от соседей мебель достанется.
М а р а т (вспыхнул). И тебе не стыдно? Ждешь смерти людей, чтобы завладеть их мебелью?
Л и к а. Это ужасно... ужасно... (Заплакала.)
М а р а т (подошел к ней, сел на тахту). Слушай, хватит... Так нельзя. Ты слишком много плачешь.
Л и к а. Одна я никогда не плакала...
М а р а т. Опять я виноват?
Л и к а. Нет... Но ты не должен думать — я вовсе не хочу их смерти, ни за что не хочу... Я просто подумала, что если они... Нет-нет, верно, это ужасно... (Тихо всхлипнула.)
М а р а т. Глупенькая ты... Просто глупенькая. (Осторожно начал гладить ее волосы.)
Л и к а (испугалась). Ты что?
М а р а т. Ничего... Это я тебя успокаиваю.
Л и к а. А-а...
М а р а т. Нельзя?
Л и к а (не сразу). Можно.
М а р а т. Ты не плачь — и соседи будут живы, и еще дров достанем.
Л и к а. Ей-богу?
М а р а т. Конечно.
Л и к а. Тогда давай затопим сейчас... (Зашептала ласково и просительно.) Затопим... Весна ведь скоро...

Марат снова погладил ее волосы.

Затопим... Слышишь (улыбнулась), Марат Евстигнеев? (Вдруг встревожилась.) Нет... Ты меня больше не успокаивай.
М а р а т. Не буду. (Отдернул руку, отодвинулся от нее.)

Где-то далеко разрыв фугаски.

Л и к а. Это за вокзалами.

Молчание.

Марик... Ты что смотришь так?
М а р а т (небрежно). Да ладно...


14 АПРЕЛЯ

Дело к вечеру. Лика стояла у стола — перед ней лежали высыпанные из деревянного ящичка продукты.
Вошел Марат.

Л и к а (бросилась к нему). Марик!..
М а р а т. Стоп! Сначала раздача подарков... (Протянул ей бумажную красную розу.) И плевать вам теперь на всех контролеров кино с самого высокого дерева!
Л и к а. Где ты достал ее, Маратик?
М а р а т. Выменял у одного типа. Замечательная вещь — сразу про кулич вспоминаешь. И еще вот — кусочек сахару.
Л и к а. Спасибо... А теперь закрой глаза. Идем. (Подвела его к столу.) Теперь открой. Торжествуй, ну!..
М а р а т (тихо). Посылка...
Л и к а. Ты что... не рад?
М а р а т. Померк мой сахар.
Л и к а. Никогда! Хочешь, я его съем — сейчас же, сию минуту? (Положила сахар в рот.) Какое блаженство! О этот Марат Евстигнеев! Дадим и ему кусочек. Откусим. Так и быть.
М а р а т. Как он нашел тебя?..
Л и к а. Оказался хитрецом-мудрецом... Ты только погляди... Сгущенное молоко, тушенка... даже варенье! И письмо. Мама здорова, получила медаль...
М а р а т. Ты счастливая.
Л и к а. Маратик, и у тебя будет так же... Увидишь. И не грусти. Я все-таки добилась своего — мне шестнадцать! Давай устроим немедленный пир.
М а р а т. Но это она прислала тебе.
Л и к а (серьезно). Ты негодяй, Марат.
М а р а т (тихо). Давай устроим пир.
Л и к а (негромко). То-то...
М а р а т (глядя на нее). В некотором царстве, в некотором государстве жил старик со своей старухой...
Л и к а. О чем ты?
М а р а т. Тебе это не понять.
Л и к а. Я такая дура?
М а р а т. Нет, ты не дура. (Не улыбаясь, медленно.) Я бы тебе сказал, кто ты. Но я не скажу.
Л и к а. Ну и черт с тобой. Чайник закипает... Открывай консервы.

Недалеко разорвался артиллерийский снаряд.

Началось.
М а р а т. Артиллерийский салют — в твою честь.
Л и к а (помолчала). Эта шутка глупая.
М а р а т. А я сегодня дурак. Бедный дурак. Я бы сказал почему. Но я не скажу.
Л и к а. Вот и хорошо. Ты открыл банку?
М а р а т. Почти. Мы съедим полбанки. Не больше. Поняла?
Л и к а. Слушаюсь.
М а р а т. Что было в отряде?
Л и к а. Обследовали дом семнадцать... Все квартиры обошли. (Чуть удивленно.) Знаешь, я уже совсем не боюсь мертвых. Привыкла. Это хорошо?
М а р а т. Наверно.
Л и к а. Ты умный.
М а р а т. Очень.
Л и к а. А что ты делал сегодня, очень умный?
М а р а т. Работал на водопроводе. Если мы дадим воду городу, станет легче... весна ведь... Еще две недели — и Первое мая. (Задумался.) Ты помнишь... Первое мая?
Л и к а. Еще бы. Мы однажды с мамой на трибуне были.
М а р а т (упрямо). И все это будет снова. Будет, будет!
Л и к а. Нет, так уж не будет.
М а р а т. А как же будет?
Л и к а. Не знаю. По-другому.
М а р а т. Лучше?
Л и к а. Может быть. Но иначе, понимаешь?
М а р а т. А я не хочу иначе. Хочу, чтобы все было так же.
Л и к а. Бедный Марат.
М а р а т. Пусть. Увидим.

Молчание.

Л и к а. С ума сойти, как она пахнет. Чувствуешь?
М а р а т. Еще бы. (Вдохнул ноздрями запах.)
Л и к а. Милая тушенка...
М а р а т (у печки). А какая она красивая... на сковороде.
Л и к а. Давай съедим ее скорее.
М а р а т (подставляя тарелку). Раскладывай поровну... Нет, нечестно!
Л и к а. Зато мне достанется сковородка. Отломи корочку.
М а р а т. Господи, живут же люди...

Они молча ели.

Л и к а (отодвинула тарелку). Это было великолепно.
М а р а т (облизываясь). Но кончилось.
Л и к а. А теперь — сгущенное молоко. Давай посуду.
М а р а т. По одной ложке на стакан.
Л и к а. Сегодня — по две!
М а р а т. Ладно — по полторы.
Л и к а. И печенье.
М а р а т. По две штуки.
Л и к а. Сегодня по три!
М а р а т. Кто каптенармус? Я каптенармус.
Л и к а. Без тебя я бы пропала. Слышали.
М а р а т. Внимание — сейчас я скажу речь. То есть тост.
Л и к а. То есть тост — это смешно... (Захохотала.)
М а р а т. Уймись. (Встал, поднял стакан с молоком.) Я поздравляю тебя, Лика. Год назад мне тоже было шестнадцать. Словом, я имею об этом представление. Будь счастлива, Лика. Лика... (Задумчиво.) А что это такое — Лика? Я бы тебе сказал. Но я не скажу.
Л и к а. Браво, какой оратор!
М а р а т. Пусть сдохнет Гитлер. Но пасаран. Да здравствует Лика!

Чокнулись стаканами.

А сейчас я поцелую тебе руку. Ты стала взрослой — так полагается. (Поцеловал ей руку.) Ты удовлетворена?
Л и к а. Сам Евстигнеев поцеловал мне руку. Незабываемо.
М а р а т. А ты... целовалась когда-нибудь?
Л и к а (не сразу). Я люблю маму и никогда бы ее не огорчила.
М а р а т. У тебя, может, и по поведению пятерки были?
Л и к а. Представь себе. А у тебя?
М а р а т. Выше тройки не поднимался.
Л и к а. Оно и видно.
М а р а т. Значит, ни с кем не целовалась?
Л и к а. Ну, целовалась... один раз.
М а р а т (как-то опешил). А зачем?
Л и к а. Пришлось. (Помолчала.) Ошибка молодости.
М а р а т (погрустнел). Понятно.
Л и к а. Мама пишет, что мне надо эвакуироваться в Москву. Теперь, когда она узнает, что квартиры нашей нет и няня умерла... она наверняка что-нибудь придумает.
М а р а т (помолчал). Ну что ж, поезжай...
Л и к а. А ты... хочешь, чтобы я уехала?

Молчание.

М а р а т (писклявым голосом). О, не оставляй меня одного, Лидия Васильевна. Не уходи, пожалей наших маленьких детей...
Л и к а. Ты дурак...
М а р а т. Конечно. Ты даже не знаешь, какой я дурак. (Серьезно.) Я бы тебе сказал, но я не скажу.
Л и к а. Стемнело. Открой дверцу у печурки.
М а р а т. Тепло уйдет.
Л и к а. Я хочу. Сегодня мой день.

Марат приоткрыл дверцу печурки, комната озарилась дрожащим золотистым светом.

(Негромко.) Потанцуем?
М а р а т. Музыки нет.
Л и к а. И не надо. Мы сами.. Медленный вальс — вот этот... (Запела тихонько.) Знаешь?
М а р а т. Да.

Напевая вальс, они медленно закружились по комнате. Очень далекая стрельба.

Л и к а. Марик...

Они остановились.

Это ужасно, столько горя вокруг — а мы...
М а р а т (тихо). Мы не виноваты.

Снова закружились медленно по комнате. Затем голоса их замолкли.
Они остановились и долго молчат, обнявшись.

Л и к а (задыхаясь от волнения). Марик... Марик...

И Марат поцеловал ее.

Боже мой... Что же теперь будет?
М а р а т (тихо). Я бы тебе сказал... (Шепотом.) Но я не скажу.
Л и к а (улыбнулась, счастливая). Милый... бедный Марат.

Открылась дверь, в комнату, пошатываясь, вошел Леонидик. Ничего не видя, он сделал шаг к огню
и тяжело повалился на пол. Лика и Марат молча бросились к нему.

Л е о н и д и к (бессвязно). Растопочка... Хорошая растопочка...


21 АПРЕЛЯ

Прошла неделя. В комнате появился самодельный топчан, на нем они и устроили Леонидика.
Еще один день апреля шел к концу — за окном закат.

Л и к а (на пороге). Он спит?
М а р а т (он сидел возле Леонидика). Ага. Чего ты так поздно?
Л и к а. В отряде задержали. Ты покормил его?
М а р а т. Сразу, как вернулся, подогрел кашу. Он какой-то смурной — страшно боится больницы. А почему — неизвестно. Какой-то он чудак.
Л и к а. Чудак?
М а р а т. Ну да, любопытный тип. Обидно, правда, что он съел всю твою посылку, но, с другой стороны, он выздоравливает.
Л и к а. Я ведь сначала была убеждена, что у него воспаление легких. Теперь ясно, что это была простуда — воспаления он бы не вынес.
М а р а т. Да, его было здорово жалко. Я ведь насмотрелся, как люди умирают. А этот был какой-то симпатичный.
Л и к а. Все дело в том, что он ни на кого не похож. Все люди на кого-нибудь похожи. А этот ни на кого.
М а р а т. А я на кого похож?
Л и к а (подумала). Ты похож на всех сразу.
М а р а т. Ай да я.
Л и к а. Нет, все-таки я не зря докторская дочка — за неделю вылечила его. Ты, правда, мне замечательно помогал.
М а р а т. А я вообще замечательная личность. Похож на всех сразу. Не так-то просто.
Л и к а. А интересно, почему его так смешно зовут — Леонидик.
Л е о н и д и к (открыл глаза). Он и сам иногда думает — почему?
Л и к а. Ты не спал?
Л е о н и д и к. Действительно забавно — Леонидик. (Усмехнулся.) Мамы способны на все. (Помолчал.) Твоя мать жива, Марат?
М а р а т. Нет. (Улыбнулся.) А я и не видел ее никогда.
Л и к а. Просто ужасно, как ты говоришь.
Л е о н и д и к. Почему? Марат мужчина и любит отца.
Л и к а. Вы какие-то сумасшедшие оба.
Л е о н и д и к. Мы не сумасшедшие. Мы просто всего нагляделись. Всего.
М а р а т. Слушай... ты успокойся. Тебе еще вредно приходить в отчаяние.
Л е о н и д и к. Леонидик... бесспорно смешно. (Не сразу.) Вы помолчите немножко, я кое-что вам расскажу. К тому же он съел вашу посылку, как сказал опечаленный Марат, — и теперь вы самые близкие ему люди. А эту историю мне надо кому-то рассказать... с ней бывает невесело одному. (Помолчал.) Я очень любил свою мать. Неимоверно. Отец был занятой человек, вечно пропадал на работе, и все его постоянно хвалили. Кажется, один я не знал, чем же он все-таки хорош. Правда, каждое воскресенье от двух до четырех он старательно беседовал со мной, только... в его представлении мне всегда было года на три меньше... (Задумался.) Он умер пять лет назад, в день моего рождения — мне в тот день исполнилось двенадцать. На кладбище собралось много народу, и все называли его замечательным человеком. Может быть. Не спорю. Но он умер, а в моей жизни ничего не изменилось... Только обеды стали победнее. (Улыбнулся вдруг.) А мама была для меня всем — веселая, смешная, добрая. Мы всюду ходили с ней вместе, как обезьянки-неразлучники. А потом появился человек... один человек... И она просто забыла меня — понимаете? Ну зачем!.. Не такой уж он был молодой, совсем некрасивый, все время пел ей песни тихонечко... И по вечерам я слышал, как они танцевали в соседней комнате... вдвоем! Когда началась война, его в армию не взяли... Куда там — он такой близорукий: кота от собаки не мог отличить. Хорошо хоть он не очень был нудный — все-таки не слишком паниковал во время бомбежек. Начался голод... Я видел, как они становились все слабее и слабее, к Новому году совсем отощали. (Резко.) Слушайте, что я вам скажу: мне было их жалко, и все-таки я не мог им забыть... (Торопливо.) Как-то раз, когда дело стало совсем уже плохо, я увидел, что она подсунула ему часть своего хлеба. Он ничего не заметил и съел его. С каждым днем она слабела все больше. Но он ведь был близорук и не замечал разницы в порциях. Но я-то видел!.. Даже когда она умирала, она смотрела в его сторону... Хотя последние слова сказала все-таки мне: «Ты следи за ним, Леонидик»... (Помолчал.) Раньше он не очень-то обращал на меня внимание, а теперь все вдруг изменилось; он стал рассказывать мне разные истории из своей жизни и о том, как ему невесело жилось, пока он ее не встретил. Он даже иногда пел мне тихонько те самые песни, которые пел ей, и рассказывал, что в молодости был душой самодеятельности и его чем-то премировали. Однажды он долго глядел на меня и вдруг сказал: «Ты удивительно похож на нее, Леонидик». Вот с того дня он и начал подсовывать мне свой хлеб, — я, конечно, не брал, но он никак не хотел успокоиться и здорово радовался, когда ему удавалось провести меня. Я понимаю, я обязан был все простить им... Я был должен полюбить этого человека, но я не мог!.. И только перед самой смертью он вдруг понял все и попросил прощения... И когда он умер, я заплакал, хотя так и не забыл ему... не мог. Не могу.

Он долго молчал, и они смотрели на него.

Видите, как я узнал, что такое любовь.
Л и к а (негромко). Но ведь это действительно была любовь. Прекрасная любовь.
Л е о н и д и к. И только я один никогда этого не пойму.
М а р а т. Странный ты парень. Зачем ты все это рассказал?
Л е о н и д и к. Не знаю. Иногда ему бывает страшно. А теперь эту историю знаете и вы. (Улыбнулся.) Может быть, ему легче будет?
Л и к а (задумчиво). Человек всегда должен всем жертвовать для другого.
М а р а т. Ну, это не факт.
Л е о н и д и к (Лике). Почему ты молчишь?
Л и к а (негромко). Не могу забыть твой рассказ.
М а р а т. Кукареку.
Л и к а (словно очнувшись). Что?
М а р а т. Проехали.

Молчание.

Л и к а. Кем бы ты хотел быть, Леонидик?
Л е о н и д и к (улыбнулся). Сочинителем стихов.
Л и к а. Поэтом?
Л е о н и д и к. Ну... это слишком шикарно звучит.
Л и к а. А ты, Марик?
М а р а т. Укротителем львов.
Л и к а (удивленно). Ты шутишь?..
М а р а т. Поглядите-ка сюда... (Поставил на пол два полена и положил на них доску.) Строить мосты! (Вспыхнув.) Соединять берега, понимаете? Разве не интересно, Лика?
Л и к а. Может быть... (Леонидику.) Мама всегда хотела, чтобы я стала врачом... И я с детства решила — буду! Но не просто врачом — вот он приходит в белом халате и в галошах и всем ставит градусники — нет! Врачом-исследователем... Первооткрывателем, понимаешь?
Л е о н и д и к. Конечно.
М а р а т (писклявым голосом). Маму надо слушаться. Только плохие девочки не слушаются маму.
Л е о н и д и к. Вот что — помолчи, пожалуйста.
М а р а т (прогнусавил). Мама, я хочу на горшочек...
Л и к а (подошла к Марату). Захотел получить пощечину?
М а р а т (неожиданно покорно). Пора спать. (Лег на свой диванчик.) Разговаривайте потише. Мне завтра на работу рано.
Л е о н и д и к (задумчиво). Все-таки труднее всего понять самого себя.
Л и к а (с интересом). Ты думаешь?

Далекий артиллерийский залп.


29 АПРЕЛЯ

Тусклый, ветреный весенний день. В комнату с улицы вошли Лика и Леонидик.

Л е о н и д и к. Устала?
Л и к а. Ужасно. (Оглядела комнату.) Марат не приходил?
Л е о н и д и к. Вернется. Ты сводку сегодня слушала? По-моему, на юге мы готовим... нечто.
Л и к а. Если бы и у нас!.. Прорыв блокады — знаешь, сколько раз я его во сне видела?..
Л е о н и д и к (очень ласково). Отдохни... У тебя была нелегкая работа сегодня.
Л и к а. Невеселая — так будет вернее. (Легла на тахту.) Мне только одно страшно — мы ко всему привыкли... привыкли.
Л е о н и д и к. Что ж... Это поможет нам.
Л и к а. Где?
Л е о н и д и к. На войне.
Л и к а (вдруг удивилась). Ты уйдешь на фронт?
Л е о н и д и к. Осенью нас, наверно, призовут — мы ведь с Маратом одного года.
Л и к а (усмехнулась). А вдруг ее никогда не будет... осени?
Л е о н и д и к (задумчиво). Ее можно и не дожидаться.
Л и к а (поглядела на него). Что ты задумал?
Л е о н и д и к. Пустяки. Пользуюсь своим бедственным положением и ни о чем не думаю. Он ведь всего второй день на воздухе. Сидел на уцелевшей скамеечке и смотрел, как вы убирали двор, выносили мертвых. (Помолчал.) Мы возьмем мебель из соседней квартиры?
Л и к а. Я не хочу. Обойдемся. (Вдруг вскрикнула.) Где Марат?
Л е о н и д и к. Вечером обстреливали центр — он мог заночевать у кого-нибудь.
Л и к а (взволнованно). У кого?
Л е о н и д и к. Он же не один ремонтирует водопровод — у него друзья там... Помнишь, он рассказывал: какой-то легендарный Юра Шейкин и совершенно необыкновенная Света Карцева.
Л и к а. Света... Светлана. Назвать девушку, как завод!
Л е о н и д и к (улыбнулся). Ты что шумишь?
Л и к а (вскочила с тахты). Остался, видите ли, ночевать... Воображаю! Ты просто не знаешь этого Евстигнеева!.. К тому же врун... Врет, врет! — каждую минуту... Как-то приносит триста грамм пшена. Я спрашиваю — откуда? Он говорит: девочка в прорубь упала, я ее спас, родители отблагодарили. А потом выясняется — никакой он девочки не спасал, а просто выменял крупу на свою меховую шапку... И это не все, ты еще ужаснешься, Леонидик!..
Л е о н и д и к. Хорошо, ужаснусь. Но не сейчас. Как-нибудь попозже, ладно?
Л и к а (рассердилась). Тебе что, неинтересно про Марата?
Л е о н и д и к. Интересно, но не всегда.
Л и к а (неодобрительно). Ты какой-то замкнутый... (С некоторым интересом.) Слушай, а ты действительно пишешь стихи?
Л е о н и д и к (улыбнулся). Делаю попытки.
Л и к а. Прочти.
Л е о н и д и к. Они плохие. Ни к черту не годятся.
Л и к а (с сомнением). Ты просто красуешься.
Л е о н и д и к. Нет.
Л и к а (удивилась). Зачем же ты их пишешь?
Л е о н и д и к. Надежда не оставляет — а вдруг напишу хорошие.
Л и к а (фыркнула). Ты смешной...
Л е о н и д и к. Можно умереть с хохоту.
Л и к а. А чем щеку так измазал? Дай-ка вытру... вот наслюнявлю платок и... (Засмеялась.) Так всегда с малышами...

В комнату вошел Марат.

А глаза-то у тебя какие синие, вот это синие так синие!
М а р а т (писклявым голоском). Синие-пресиние.
Л и к а. Маратик!
М а р а т. Никто иной.
Л е о н и д и к (весело). Я же говорил — вернется.
Л и к а. А что у тебя с рукой? (Вскрикнула.) Ты ранен?
М а р а т (небрежно). Было дело.
Л и к а. Какое?
М а р а т. Ладно, замнем.
Л е о н и д и к. Мог бы и не так грубо... Лика о тебе весь день беспокоилась.
М а р а т. Делает честь. Отзывчивая девушка. Салям алейкум.
Л и к а. Ты что болтаешь?
М а р а т. Я-то не болтаю... (Обернулся к ним, резко.) Немецкого парашютиста в плен взял.
Л е о н и д и к. Ты?
М а р а т. Нас вчера вместо водопровода в район Кировского завода отправили, на оборонительные укрепления... Там прохудилось кой-чего. Ну, к вечеру мы все чин чином подняли на должную высоту, а тут обстрел начался... Мы в укрытиях и заночевали. Ночью проснулся, дай, думаю, погляжу, чем кто дышит. Вышел — темнотища, дождик накрапывает... И вдруг вижу, неясно так — человек ползет к разрушенному дому. Я за ним — стой, гад!.. Он сопротивляться: ножом по руке полоснул. Не помогло. Обезоружил и после короткой борьбы сдал подоспевшим бойцам.
Л и к а (погладила его забинтованную руку). Ты... настоящий человек, Марат.
Л е о н и д и к. Молодец. Тут уж ничего не скажешь. Завидую... Евстигнейкин. (Внимательно поглядел на них и медленно вышел из комнаты.)
Л и к а (тихонько). Я так за тебя волновалась.
М а р а т (вдруг с нежностью). Правда?
Л и к а. Ты совсем другой стал, Марат, не такой, как прежде... Ты куда-то от меня уходишь. Не уходи... Вспомни, как нам хорошо было.
М а р а т. А я все время помню. (Долгое молчание.) Это не я, это ты уходишь... Мне даже иногда кажется — ты совсем ушла.
Л и к а (тихо). Нет... (Очень нежно.) Я здесь, Марик. (Поглядела на него.) Что ты?..
М а р а т (яростно). Ой, ненавижу себя... Жалкий человек.
Л и к а (недоумевая). Почему?
М а р а т. Ладно... к черту! (Прошелся по комнате.) А теперь слушай: с отрядом надо распрощаться; ты способна на большее. Я говорил о тебе в госпитале; пойдешь туда работать сиделкой...
Л и к а. Тебе когда перевязку делали?
М а р а т. На рассвете.
Л и к а. Я сделаю новую.
М а р а т. Ни к чему. Учти — в госпитале работа такая, что наплачешься. Но надо. Надо, поняла?
Л и к а. Я все-таки перевяжу тебе руку. У меня индивидуальный пакет есть... нам в отряде дали.
М а р а т. Не хочу — ясно? Поработаешь месяц-другой сиделкой — сдашь на медсестру. И людям добро, и ты не в убытке. Согласна?
Л и к а. Да... Рану промывать надо. Обязательно, Марик... (Берет его руку.)
М а р а т. Не смей, тебе говорят!..
Л и к а. Но я умею. Нас в отряде всему научили. Я просто красиво тебе все сделаю, увидишь.
М а р а т (вдруг как-то сник). Ладно...

Вернулся Леонидик, остановился в дверях.

Л и к а. А теперь не шевелись. Тихонько сиди. (Осторожно стала разбинтовывать повязку.) А немец был сильный?
М а р а т. Да.
Л и к а. Очень большой?
М а р а т. Обыкновенный.

Лика сняла повязку и долго смотрела на его руку.

(Неуверенно.) Немец был — будь здоров.

Лика обернулась, увидела Леонидика.

Л и к а. Какая рана глубокая... Сейчас я ее промою. Вот так... (Поглядела в глаза Марату.) Что... больно?
М а р а т (тихо). Очень.
Л и к а (начала бинтовать ему руку). Пройдет.
Л е о н и д и к (подошел к Марату, легонько ударил его по плечу). Терпи, брат...
Л и к а (резко). Не трогай его.


4 МАЯ

Солнечный светлый день. В комнате одна Лика, она стирала какую-то мелочь.
Вошел Марат — возникло неловкое молчание.

М а р а т (не то робко, не то нагло). Привет!
Л и к а. Утром мы виделись.
М а р а т. Тонко замечено. (Помолчал.) Где Леонидик?
Л и к а. Вышел погулять. С завтрашнего дня врач разрешил ему работать.
М а р а т. Ай да врач. Ай да Леонидик. Ай да мы, которым он обязан.

Лика тоскливо вздохнула.

Мне заткнуться?
Л и к а. Как хочешь.
М а р а т. В госпитале была?
Л и к а. Обойдусь и без добрых советов. (Почти равнодушно.) Почему так рано явился?
М а р а т. Объявили всеобщий перекур.
Л и к а. Неужели тебе не надоело ломаться?
М а р а т (робко). Ну, посмотри на меня.
Л и к а (не отрываясь от дела). Зачем?
М а р а т (тихо). Шестой день ты на меня не смотришь.
Л и к а. Может быть, ты снова вытащил девочку из проруби?.. Или поймал еще одного парашютиста?
М а р а т (резко). Четверых! (Сжав кулаки, опустил голову.)
Л и к а. И ты мог так глумиться... Вокруг столько горя, рядом умирают дети, а ты мог... (Резко.) Говори правду, что у тебя за царапина на руке?
М а р а т (не сразу). Поскользнулся и упал на моток колючей проволоки.
Л и к а (вдруг успокоилась). Все-таки в отряде меня научили чему-то. Проволока. Я сразу догадалась. (Помолчала.) Хорошо еще, что тебе залили ранку йодом — могло случиться заражение. (Посмотрела на него с чуть преувеличенным сожалением.) Бедный мальчик...
М а р а т. Лика...
Л и к а. Замолчи! Мне было стыдно за тебя перед Леонидиком, и я соврала: «Какая глубокая рана...» Вспомнить противно! А ты молчал, ты все еще надеялся, что я тебе поверю. (И вдруг сказала тихо, почти жалобно.) Ты не мог бы так поступить, если бы хоть чуточку меня... (Вспыхнула.) Почему ты смеешься?
М а р а т (яростно). Кто тебе сказал, что я смеюсь?..
Л и к а. Отойди! Ты даже представить себе не можешь, как я тебя презираю.
М а р а т (тихо). Презираешь?
Л и к а. Да. И кончено с этим. Кончено навсегда!
М а р а т (почти про себя). А вот тут ты не ошиблась.
Л и к а (обернулась). Что ты сказал?
М а р а т. Проехало.

Лика взяла корыто, в котором она стирала белье, и вышла из комнаты. Марат достал свой чемоданчик и начал торопливо укладывать
в него какие-то несложные пустяковины. Оглянулся, положил на чемоданчик клочок бумаги и стал быстро писать что-то.

Л е о н и д и к (вошел, увидел Марата). Ты что так рано? (Подошел к нему.) Еще два маршрута трамвайных пустили...
М а р а т (продолжая писать). Имеет место.
Л е о н и д и к. А в соседнем доме заработал водопровод. Твоих рук дело?
М а р а т. А ну, встань на солнышко — погляжу я на тебя. Эх ты, синеглазик, Леонидик... (Писклявым голосом.) «Синий-синий, презеленый, красный шар»... (Неожиданно обнял его. Подошел к Ликиному диванчику, положил ей на подушку записку.) Передашь! (Взял чемоданчик и почти побежал к выходу.)
Л е о н и д и к (обеспокоенно). Куда ты, Марат?
М а р а т (с веселой яростью). В баню!

В комнату вернулась Лика, Марат скрылся за дверью.

Л и к а. Куда он побежал?
Л е о н и д и к. Все-таки он странный малый... В баню... Врет, конечно.

Лика помолчала немножко и горько заплакала.

Что ты, Лика... Не надо... Не надо, милая...
Л и к а (взяла его за руку). Слушай... Слушай, Леонидик... (Тихо.) Я его, может быть, люблю.
Л е о н и д и к (не сразу). Мне ты могла бы не говорить об этом.
Л и к а. Он постоянно врет... Ведь он придумал эту историю с парашютистом — на руке просто царапина... Я скрывала от тебя, мне было стыдно за Марата, но больше я не могу — поговори с ним. Ты самый близкий нам человек, Леонидик.
Л е о н и д и к (неожиданно). Дураки вы! (Неуверенно.) В момент, когда вокруг происходит величайшая трагедия... (Разозлился на себя.) Во всяком случае, все это крайне несерьезно. Вы еще дети.
Л и к а (вскрикнула). Дети?.. Кто тебе сказал это?
Л е о н и д и к (помолчал). Он оставил записку... вот.
Л и к а (вытерла слезы). Ну, что еще сочинил враль несчастный? «Тебе и Леонидику». Это нам обоим. (Передала ему записку.) Читай.
Л е о н и д и к. «Ну что ж, это верно: я не поймал парашютиста. Но зато познакомился с майором Артемовым. Стоящий человек. И мы с ним хорошо поговорили в ту ночь. Очень мне надо дожидаться осени и призыва. Все уже сговорено, и я прощаюсь с вами. Буду мстить и мстить. Даю слово, вы услышите обо мне. Будь здорова, Лика, и ты не унывай, Леонидик. Завтра же в госпиталь, Лика! Завтра же! Все».
Л и к а. Марик... (Взяла записку, поглядела на нее.) Нет, он врет... он все врет! Я не верю, сейчас он вернется обратно...
Л е о н и д и к. На этот раз он не соврал.
Л и к а. Откуда ты знаешь?
Л е о н и д и к. Просто он стал сегодня мужчиной. (Улыбнулся.) С каждым так бывает.
Л и к а. Ты... тоже хочешь уйти?
Л е о н и д и к. Он ведь ушел? (Мягко.) Он не оставил мне другого выхода, видишь ли.

Очень далекий артиллерийский выстрел.

Л и к а. Боже мой!
Л е о н и д и к. Что ты испугалась? Это далеко.
Л и к а. Теперь каждый выстрел будет направлен в него... только в него.
Л е о н и д и к. Он счастливый...

Занавес



ЧАСТЬ ВТОРАЯ


27 МАРТА 1946 ГОДА

Все та же комната, но узнать ее стало нелегко — ведь война кончилась и жизнь снова вошла в свою мирную колею.
Вечерний час. Лика, двадцатилетняя, самостоятельная девушка, с удобством сидела на тахте, вокруг нее были
разложены учебники, институтские записки.

Негромко зазвучало радио. Диктор излагал сведения, касающиеся мартовских дней 1946 года. Зазвонил телефон.
Лика умерила радио, сняла трубку.

Л и к а. Да, я слушаю... (После паузы.) Ого, какое внушительное молчание. Интересно, будет ли оно нарушено? Откликнитесь... (Вскрикнула.) Что?.. Это ты?.. Наконец-то... Когда ты приехал?.. Конечно, жду; я еще вчера получила телеграмму... Странно? Чему я должна удивляться?.. Четыре года не виделись, ты приехал с того света и стоишь почему-то внизу, и мы говорим по телефону!.. Сейчас же поднимайся наверх. Лифт теперь работает... (Опустила трубку, вскочила с тахты, в волнении прошлась по комнате. Засмеялась вдруг и погрустнела и посмотрелась в маленькое зеркальце. Попробовала навести порядок в комнате, — но тут услышала звонок. Быстро вышла и через мгновение вернулась и сказала, оглянувшись на дверь.) Ну, входи же...

В комнату вошел Леонидик, в солдатской шинели, повзрослевший, изменившийся.

Л е о н и д и к. Погоди... (Молча подошел к креслу, сел, закрыл глаза рукой.)
Л и к а. Ты что молчишь?
Л е о н и д и к (открыл глаза, улыбнулся). Вот об этой минуте я и мечтал четыре года. (Встал с кресла.) Можно, я тебя поцелую?

Лика порывисто поцеловала его.

(Оглянулся.) Как здесь изменилось все... Вот тут стоял мой топчанчик, а здесь наша печурка...
Л и к а. Что же ты шинель не снимаешь?
Л е о н и д и к. Видишь ли... У него это не слишком ловко получается. (С некоторым трудом снял с себя шинель, и Лика поняла, что вместо левой руки у него протез.) Вон какая история.
Л и к а (почему-то улыбнулась). Ладно. Война. Так полагается.
Л е о н и д и к. Конечно. (Тоже улыбнулся.) Собственно, из-за этого он и мямлил тебе что-то по телефону... Не хотелось пугать.
Л и к а. Господи, то ли я еще видела. Тебе просто повезло.
Л е о н и д и к. Не совсем. Я потерял ее в Хайларе за неделю до капитуляции. Было немножко обидно. (Словно оправдываясь.) Я ведь писал, что был ранен. И из Маньчжурии и из Хабаровска... (Смущенно.) Ну, а в подробности не хотелось вдаваться.
Л и к а. Я понимаю.
Л е о н и д и к (засмеялся вдруг). Слушай, неужели я вернулся? Взял да и вернулся?..
Л и к а (тоже засмеялась). Ты вернулся — честное слово!..
Л е о н и д и к. Когда сегодня утром он увидел Невский и там вдали Адмиралтейскую иглу... и это, единственное в мире, ленинградское небо... (Смешался.) Я смешно говорю?
Л и к а. Вовсе нет... (Тихо.) Я все понимаю.
Л е о н и д и к (сунул ей сверток). Это тебе.
Л и к а. Туфельки?..
Л е о н и д и к. Домашние, японские... Правда, смешные? И совершенно удивительный гребень.
Л и к а (примерила гребень перед зеркалом). Ух ты, на Кармен похожа!.. (Обернулась к Леонидику.) Спасибо... Ты внимательный, замечательный и удивительный. Чаю хочешь?
Л е о н и д и к. Мечтаю.
Л и к а (включила электрический чайник). Тогда жди.

Они сидели и смотрели друг на друга.

Л е о н и д и к. Ну, говори...
Л и к а. О чем?
Л е о н и д и к. Как жила. Что было.
Л и к а. А я иногда думаю: чего же не было? Пожалуй, все было. (Помолчала.) Да ведь ты из писем моих знаешь... После того как вы в армию ушли, я узнала о смерти мамы... Об отъезде уж и речи быть не могло — пошла в госпиталь... Да и куда ехать? Так и жила — училась, работала... Ну, обстрелы, конечно, очень мешали. (Улыбнулась.) Так и жила.
Л е о н и д и к. А сейчас?
Л и к а. На втором курсе медицинского.
Л е о н и д и к. Словом, исполнение всех желаний?
Л и к а (помедлила). Не всех.
Л е о н и д и к (неуверенно). Старайся.
Л и к а (усмехнулась). Не от нас зависит.
Л е о н и д и к. Нет. Все будет хорошо.
Л и к а. Думаешь?
Л е о н и д и к. Уверен. (Погладил ее руку чуть дольше, чем надо бы.)
Л и к а. Чайник вскипел.
Л е о н и д и к. Молодец.
Л и к а. Кто?
Л е о н и д и к. Чайник. Вовремя вскипел.

Молчание.

Л и к а (занялась чаем). Где ты остановился?
Л е о н и д и к. У двоюродного брата. Он еще весной из эвакуации вернулся. Это что за варенье?
Л и к а. Айва.
Л е о н и д и к. Мы с ним непохожие. Уживемся вряд ли. (Весело.) В сущности, ты осталась у меня одна. Одна на всем свете.
Л и к а. Одна?
Л е о н и д и к. Ты и Марат. Нас трое. То, что было тогда, весной сорок второго, не забудется. Правда?
Л и к а. Правда.

Они молчат, погруженные в воспоминания.

Л е о н и д и к. Хорошее варенье.
Л и к а. Положить еще?
Л е о н и д и к. Клади... Помнишь, как я съел мед, который тебе прислала мама?
Л и к а (улыбнулась). Марат страшно горевал.
Л е о н и д и к. Он только такой вид делал, а сам все время меня подкармливал... Смешной Марат. (Поглядел на нее.)
Л и к а. Да. (Не сразу.) Что ты намерен делать дальше?
Л е о н и д и к. Ему это еще не совсем ясно.
Л и к а. А все же?
Л е о н и д и к. Есть возможность устроиться в газете. Три года фронтовой журналистики — не пустяк. Но газета — это только плацдарм. Он, видишь ли, привез чемодан стихов...
Л и к а. И как, попадаются нынче хорошие?
Л е о н и д и к. Хорошие — еще нет. Сносные — стали попадаться.
Л и к а. И то хлеб.
Л е о н и д и к. Я съем всю твою айву.
Л и к а. Нам не жалко, ешь, газетная крыса.
Л е о н и д и к. Э, нет, первый год он был на передовой. Удивительно его тогда щадила война, удивительно. У него ведь и друзья тогда были, но в живых осталось... Да, ему всегда замечательно везло, даже когда он попал в эту комнату. Увидел тебя и съел твою посылку.
Л и к а. А теперь тебе не везет?
Л е о н и д и к. Пожалуй, везет и теперь. Видишь, как всегда, все у тебя съел. (Показал на протез.) Ему только раз не повезло.
Л и к а (негромко). Как это случилось?
Л е о н и д и к. Задержал парашютиста.
Л и к а. Ты смеешься?
Л е о н и д и к. Честное слово.
Л и к а (усмехнулась). Забавно — если это правда.
Л е о н и д и к (не сразу). Он по-прежнему не пишет?
Л и к а. Нет. За все эти годы я получила от него три поздравления. Он отправлял их в день моего рождения. В сорок третьем году, в сорок четвертом и в сорок пятом...
Л е о н и д и к. И это были только поздравления? Он не давал своего адреса?
Л и к а. Нет. (В голосе ее прорвалось отчаяние.) Нет!.. (Помолчала.) Налить еще чаю?
Л е о н и д и к. Он прикончил айву.
Л и к а. Грызи баранки.
Л е о н и д и к. Ладно, наливай... (Попробовал баранку.) Однако... (Постучал баранкой о стол.) Ну и ну.
Л и к а. С чаем сойдут. (Порывисто взяла его за руку.) Леонидик!.. (С надеждой.) Ты думаешь... он жив?
Л е о н и д и к (улыбнулся). Вероятно, мы узнаем об этом в день твоего рождения — через две недели... должно прийти поздравление.
Л и к а. Он не мог забыть нас... правда?
Л е о н и д и к (твердо). Он не смел.
Л и к а (вдруг спокойно, с какой-то уверенностью). Его убили.
Л е о н и д и к. Он просто чудак. (Не сразу.) Баранки несъедобны абсолютно.
Л и к а. Значит, не понравился тебе двоюродный?
Л е о н и д и к. Не понравился. Честолюбием не обладает.
Л и к а. Это большой порок?
Л е о н и д и к. Немалый, на мой взгляд.
Л и к а. Оставайся у меня... по старой памяти. Как-нибудь перегородимся.
Л е о н и д и к (засмеялся, подошел к ней, поцеловал в висок). Спасибо... Не те времена.
Л и к а. Ты уходишь?
Л е о н и д и к. Чай выпит, айва съедена, баранки несъедобны...
Л и к а (серьезно). Ты дурак?
Л е о н и д и к (подумал). Да.
Л и к а. А завтра придешь?
Л е о н и д и к. Если надо.
Л и к а. Мне надо.
Л е о н и д и к. Тогда приду. (Решился надеть на себя шинель, но это не сразу удалось ему.)
Л и к а. Я помогу.
Л е о н и д и к (резко). Нет.
Л и к а. Почему?
Л е о н и д и к. Он все должен делать сам. (Улыбнулся.) Иначе ему крышка.
Л и к а. Ого.
Л е о н и д и к. Виктория! — шинель надета. (Двинулся к двери.)
Л и к а . Странно, правда?.. Мы так и не рассказали ничего друг другу.
Л е о н и д и к. Ты думаешь?

Они снова помолчали.

До завтра. (Быстро уходит.)


17 АПРЕЛЯ

День кончался, но комната была еще полна весенним солнцем. Леонидик уютно уселся
на подоконнике, почитывая книгу.

Л и к а (вошла в комнату). Здрасте.
Л е о н и д и к. К ответу! Опоздала на сорок минут!
Л и к а. Происходило общее собрание. (Недоуменно, но весело.) А как ты здесь очутился?
Л е о н и д и к. За эти три недели я стал необычайно популярен в квартире. Учти, теперь соседи впустят меня даже ночью.
Л и к а. А ты тип, оказывается.
Л е о н и д и к. Любимец публики! Пленил всех твоих старушек. Тетя Муся даже спросила, скоро ли я тут пропишусь.
Л и к а (перестала улыбаться). А что ты ей ответил?
Л е о н и д и к (помедлив). Сказал, что справки на эту тему выдаешь ты.
Л и к а. Это не самая лучшая твоя шутка.
Л е о н и д и к (помрачнел). Прости.
Л и к а. Ты взял билеты в кино?
Л е о н и д и к. На девять в «Титан», как условились.
Л и к а. Ты молодец.
Л е о н и д и к. Не совсем в этом уверен.
Л и к а (тихо). Не надо сердиться. Ладно?
Л е о н и д и к. Он и не сердится. Но у него чертовски трудное положение.
Л и к а (слабо улыбнулась). Не стоит об этом.
Л е о н и д и к. Ладно... можно и о другом. Ты права. Ужасно права. У меня, кстати, есть идея... Поужинаем перед кино в каком-нибудь не слишком захудалом ресторанчике.
Л и к а. Шикарное предложение. Тебе, кстати, не кажется, что ты пьешь больше, чем это полагается по норме?
Л е о н и д и к (серьезно). Видишь ли, если считать, что я пью с горя, то я, вероятно, здорово недобираю до нормы.
Л и к а. Ты опять...
Л е о н и д и к (помолчал). Я нудный парень?
Л и к а. Не без этого. И, кстати, учти, у тебя очень неважнец со здоровьем. На будущей неделе пойдешь исследоваться в нашу клинику... Я договорилась.
Л е о н и д и к. Насколько понимаю — я пропал?
Л и к а. Война кончилась, миленький, пора взяться за разум.
Л е о н и д и к. Ладно. Но сегодня мы напьемся.
Л и к а. С чего бы это?
Л е о н и д и к (вынул из гимнастерки деньги). Первая получка.
Л и к а (обрадованно). Стихи?
Л е о н и д и к. Сатирический фельетон «Как Дормидонт производил ремонт».
Л и к а (чуть разочарованно). Я думала, за серьезное.
Л е о н и д и к. Поэзия не подлежит оплате. Напьемся?
Л и к а. Ну что ж, была не была.
Л е о н и д и к. Закажем молдавское вино «Лидию»... Помнишь, на твоем дне рождения мы выпили целую бутылку. «Лидия» — твоя тезка. Тебе ведь понравилось.
Л и к а. Очень. Выпила бутылку — сижу и плачу. История.
Л е о н и д и к (осторожно). Может быть, она еще будет... телеграмма.
Л и к а. Нет, три дня прошло. Время не военное, почта работает исправно. Не придет телеграмма. Только вот почему не придет? Забыл о нас... или нет его на свете? (Раздражаясь.) Какое твое рассуждение, товарищ Леонидик?
Л е о н и д и к (тихо). Не надо на меня сердиться. Разве я виноват, что с войны живой вернулся... а он нет?
Л и к а (не сразу). Не веришь, что он вернется?..

Леонидик не ответил.

И то... Зачем тебе в это верить?.. Зачем он нужен тебе — Марат Евстигнеев?
Л е о н и д и к (сжал кулак). Ты что... что хочешь сказать?
Л и к а. Сам знаешь.
Л е о н и д и к (вскрикнул). Замолчи!
Л и к а (опустилась в кресло). Ой, плохо-то как...
Л е о н и д и к (медленно подошел к вешалке, снял шинель). Я пойду, пожалуй...
Л и к а. Нет!.. Не оставляй меня, слышишь... (Тихо.) Мне очень будет плохо, если ты уйдешь сейчас.
Л е о н и д и к. Тогда я останусь.
Л и к а. Спасибо. Ты замечательный.
Л е о н и д и к. Замечательный, внимательный, удивительный.
Л и к а. Ты думаешь, я все еще его люблю? А я почти его забыла. И только себя помню — себя! — какой я тогда была. Смелой, веселой и счастливой. Я словно все еще принадлежу той девочке сорок второго года... во всем ей послушна.
Л е о н и д и к (подошел к ней). Погуляем по солнышку?
Л и к а. Только не воображай, что я несчастна... Я учусь любимому делу, буду врачом... Что может мне теперь помешать? Кто? (Весело.) Пошли на улицу! (Взяла шинель: решила помочь ему одеться.)
Л е о н и д и к (резко). Я же говорил... Не смей ему помогать! Он все должен делать сам.
Л и к а. Прости.

Позвонили два раза.

Это к нам. Подожди, я открою. (Ушла и тотчас вернулась.) Какой-то мальчишка со двора принес записку... (Раскрыла записку.) Марат!
Л е о н и д и к (подбежал к ней). Что с ним?
Л и к а. Прочти... (Отдала ему записку и, опершись на дверь, почти в забытьи, посмотрела на Леонидика.)
Л е о н и д и к. «Я приехал. Я сейчас поднимусь. Если ты меня забыла или не хочешь видеть, скажи пацану. И я скроюсь. Все. Герой Советского Союза Марат Евстигнеев».
Л и к а (не двигаясь). Он жив...
Л е о н и д и к. Видишь?
Л и к а (лихорадочно). Надо сказать мальчику... Где он? (Вскрикнула.) Ушел!.. (Стремительно выбежала из комнаты.)
Л е о н и д и к (улыбнулся вдруг). Марик... (Почему-то вынул расческу, стал причесываться.)
Л и к а (вернулась). Понимаешь, в коридоре перегорела лампочка...
Л е о н и д и к. Успокойся.
Л и к а. Я открыла ему парадную дверь — это ничего, правда, миленький?
Л е о н и д и к. Что с тобой?
Л и к а. Немножко кружится голова.

Лика начала ходить по комнате. Леонидик смотрел на нее.

Я пойду ему навстречу...
Л е о н и д и к. Накинь пальто!
Л и к а. Пустяки! (Бросилась к выходу.)

В раскрытую дверь вошел Марат Евстигнеев. Шинель его была расстегнута, он в полной военной форме, гвардии капитан.
Как ни странно, Марат почти не изменился — мальчишка по-прежнему, — только кожа его обветрилась и погрубела. Увидя
Лику, он несколько мгновений стоял молча, словно изучая ее.

М а р а т. Привет.
Л и к а. Ты жив?
М а р а т. Конечно. (Двинулся к ней и вдруг заметил Леонидика.) Ты?! (Обнял его, поцеловал, и они долго стояли молча обнявшись.) Нам здорово повезло... верно?
Л е о н и д и к (улыбнулся). Да. Могло быть много хуже.
М а р а т. Что делал?
Л е о н и д и к. Пехота. Потом — военкор. А ты?
М а р а т. Разведка.
Л и к а. Марат!.. Ты... ты забыл обо мне.
М а р а т. Он же солдат, глупая. (Поцеловал ее.) Ну, вот и все. А теперь пусть попробуют нас одолеть. (Сбросил с себя шинель.)
Л и к а. О ком ты говоришь?
М а р а т. Не знаю.
Л е о н и д и к (поглядел на его ордена). Ого, звездочка!..
М а р а т. А ты думал.
Л и к а (почти шепотом). Но... почему ты не писал?
М а р а т. Мало ли почему. Важно, что я вернулся. Остальное не имеет значения. (Леонидику.) Разве не так? (Поглядел на них.) Стоп!.. А вы не поженились?
Л е о н и д и к. В положительном смысле этот вопрос пока не решен.
М а р а т. Вы, ребята, молодцы.
Л и к а. Три дня назад... я так ждала твою телеграмму.
М а р а т. Но тогда я сорвал бы весь эффект... И разве все получилось бы так красиво?
Л и к а (чуть насмешливо). Слушай, Леонидик, а может быть, он украл эту звездочку?
М а р а т (возмущенно). Что?
Л и к а. Забавно... А я думала, что ты погиб.
М а р а т. Плохо ты меня знаешь. (Леонидику.) Верно? (Ударил его по руке и замолчал — понял, что у него протез.) Прости...
Л е о н и д и к (словно извиняясь). Что поделаешь.
М а р а т (серьезно). Мне это не нравится.
Л е о н и д и к (улыбнулся). Мне тоже.
М а р а т (резко). Мне это не нравится больше, чем тебе.
Л е о н и д и к. Почему?
М а р а т. Когда-нибудь я тебе скажу об этом.
Л е о н и д и к (Лике). Я, пожалуй, слетаю в магазин... Отличный повод произнести тост.
М а р а т. За кого ты принимаешь меня, Леонидик? (Вынул из шинели бутылку коньяка.)
Л е о н и д и к. Восхитительно.
М а р а т. А ты думал... (Открыл бутылку.) Ты более чем красива, Лика... Ты как солнце. На тебя можно смотреть, только прищурившись.
Л е о н и д и к (налил коньяк, поднял рюмку). За что?
М а р а т (подумав). Молча.


2 МАЯ

Снова солнечный день. Настежь распахнуты окна. Далекая музыка. Внимательно слушала Лика
беспокойно шагавшего по комнате Марата.

М а р а т. ...Из Берлина я летел на «Дугласе», погода была ясная — ни облачка, и все проклятое разорение было как на ладошке. (С какой-то внутренней яростью.) Осенью буду в институте. Буду! А потом начнем строить мосты. Мосты! Святое дело. То, что соединяет. (Задумался.) Мне скоро двадцать два, — когда-то я считал, что это половина жизни. Ерунда, конечно. (Подошел к Лике.) О чем мы только не мечтали тогда — в сороковом...
Л и к а (усмехнулась). Да... Похоже на фотопленку, которую впопыхах случайно засветили.
М а р а т. Когда две недели назад я вошел в эту комнату, я не знал, что все так непросто. Берлин был взят год назад, но только здесь, в Ленинграде, я понял, что война кончилась. Безвозвратно.
Л и к а. Ты жалеешь об этом?
М а р а т. Мне немножко страшно.
Л и к а. Страшно?
М а р а т. Ну одиноко, что ли... Точно я опять лишился семьи. (Оглянулся.) И никого нет.
Л и к а. Никого?
М а р а т. Прости. Мне надо привыкнуть...
Л и к а. К чему?
М а р а т. К жизни. К тебе. (Усмехнулся.) Я не всегда верю, что остался жив... И что ты — это ты.
Л и к а (тихо). Возьми да поверь...
М а р а т (он думал о своем). Иногда они кажутся десятками лет, эти четыре года... Их не забудешь.
Л и к а. Ты... любил кого-нибудь?
М а р а т. Всякое бывало. Можно, конечно, и не говорить об этом, но поглядим лучше правде в глаза.
Л и к а. Ладно, поглядим.
М а р а т. Что ты?
Л и к а. Чепуха.
М а р а т. Да, смешно... Ходил-ходил по свету и, кажется, ни черта не знаю о себе. (Неожиданно.) Ты знаешь что-нибудь о себе?
Л и к а (в запальчивости). Все!
М а р а т (резко). И это «все» — выдумки!

Лика не ответила.

Какой у тебя медальон красивый.
Л и к а. Нравится? Это ты мне его подарил.
М а р а т. Что ты врешь... когда?
Л и к а (с какой-то исступленной радостью). В прошлом году в день моего рождения. Его продавала одна старушка. Деньги, правда, за него заплатила я, но поверила, что это ты... И всегда буду верить.
М а р а т (не сразу). Спасибо. (Отошел к окну, обернулся.) Ты придумала... с медальоном?
Л и к а. Может быть.
М а р а т. Это красиво, во всяком случае.

С улицы донеслась мелодия вальса, под который они танцевали в сорок втором, в день ее рождения.

Помнишь?
Л и к а (тихо). Да...

Они молча стояли и слушали.

А потом вошел Леонидик...
М а р а т. И съел твою посылку. (Посмотрел на часы.) Где он, кстати? Мы ведь в три встретиться условились.
Л и к а. Явится. Он аккуратный.
М а р а т. Он здорово изменился. В сорок втором старшим был я. Сейчас не так.
Л и к а. И тогда было не так.
М а р а т. Хочется, чтобы ему было хорошо.
Л и к а. Очень.
М а р а т. Стихи-то его стоят чего-нибудь?
Л и к а (задумчиво). Они какие-то непростые.
М а р а т. Это плохо?
Л и к а. Может быть. Во время войны я Тургенева любила, Толстого... Зачитывалась как ненормальная... А сейчас детские книги люблю. Особенно веселые. (Засмеялась.) По-моему, четырнадцать лет — лучшая пора жизни.
М а р а т. Четырнадцать — это шикарно!
Л и к а. Кхе-кхе-кхе!.. Мы с тобой, как два старичка.
М а р а т (неожиданно). Да, хотелось, чтобы он был счастлив.
Л и к а. С левой рукой ему не повезло.
М а р а т. Нет, это мне не повезло. (Поглядел на нее.) Он говорил, что любит тебя?
Л и к а. Нет... пожалуй.
М а р а т. Только все равно видно.
Л и к а. Ты ведь тоже не говорил.
М а р а т. Погоди, скажу еще. Может быть.
Л и к а. Может быть?
М а р а т. Не люблю толкучки. (Не сразу.) А стоит?
Л и к а. Сначала скажи, а там посмотрим.
М а р а т. У Леонидика передо мной большие козыри.
Л и к а. Какие?
М а р а т. И потом, я ужасно гордый, Лика. Я такой гордый, что мне иногда самому противно. Мне вон в общежитии паршивую комнатенку дали. Не жалуюсь — герой все-таки.
Л и к а. Марик... я давно хотела сказать — эта комната, конечно, принадлежит тебе и...
М а р а т (прервал ее). Об этом — замри.
Л и к а (насмешливо). В тот день они спорили о жилплощади.
М а р а т. Ни о чем они не спорили. В том и беда.
Л е о н и д и к (почти вбежал в комнату). Конитива! Конитива! — добрый день по-японски. (Начал долго и церемонно кланяться.) А за сим последует раздача первомайских подарков. (Лике.) Тебе — подснежники, а Герою Советского Союза — «уйди-уйди»... Главный приз — раскидай — будет разыгран несколько позже.
М а р а т. По-моему, военкор, ты где-то нагрузился.
Л е о н и д и к. Выпита сущая малость, да еще с моим унылым кузеном. (Поставил на стол принесенную бутылку вина.) Жажду продолжения.
Л и к а. Я тебя сейчас выгоню отсюда, вот что!..
Л е о н и д и к. Марат тебе не позволит. Марат любит меня — он друг народа.

Марат стал ожесточенно дудеть в пищалку.

Марат, скажи ей, что ты меня любишь... И где штопор, в конце концов?
М а р а т. Дай ты ему штопор.
Л и к а. И не подумаю! В клинике его смотрели лучшие профессора — у него тридцать три болезни, а сердце вообще ни к черту.
Л е о н и д и к (подмигивая). Он скоро умрет, Марат.
Л и к а. Вот дурак.
Л е о н и д и к. Дашь ты нам штопор?
Л и к а. Нет.
Л е о н и д и к. Первое мая — международный праздник трудящихся.
Л и к а. Нет.
Л е о н и д и к. Встреча боевых друзей.
Л и к а. Эта встреча длится две недели.
Л е о н и д и к (патетично). Я больше не буду!
Л и к а (дала ему штопор). И чтобы это было в последний раз.
Л е о н и д и к. Какой разговор, дитя мое. (Подошел к окну.) А правда, сегодняшний день какой-то довоенный? Флаги на кораблях, музыка, танцы — как будто не было смерти и разрушения, не было этих пяти лет!
М а р а т (резко). И все-таки они были! Помнишь, я спорил с тобой, Лика, хотел, чтобы после войны все было как прежде? Ты оказалась права — вчера, на параде, я понял это. По-прежнему играли оркестры, шли войска, родители несли детей, но все было полно другого значения, и я вдруг ясно увидел, что мы живем уже в каком-то новом летоисчислении и прежнее не вернется.
Л и к а (осторожно). Может быть, потому что мы стали другие?
Л е о н и д и к. Мы? А кто они такие — мы — интересно бы узнать.
Л и к а. Мы... те, кто, став взрослыми, читает детские книги.
Л е о н и д и к. Я дрался с японцами, когда на Хиросиму упала атомная бомба. В тот день я кое-что понял. (Помедлив.) Может быть, мы — это те, кто уцелел?
М а р а т (яростно). Нет! Те — кто победил! Именно так —победители! И если мы забудем об этом — нам крышка.
Л е о н и д и к. Ты пьян победой больше, чем полагается, детка. Бойся похмелья... Знаешь, что опаснее всего для победителя? Унаследовать пороки побежденного.
М а р а т. Очень уж ты... размышляешь.
Л е о н и д и к. Лика, обрати внимание, Марат не хочет, чтобы я размышлял... Он деспoт. Ура, в Россию скачет кочующий деспoт.
Л и к а. Перестаньте спорить! Надоело.
Л е о н и д и к. Присоединяешься к деспoту? Люблю тебя за ясность, Лика. А я тебя люблю — решительно заявляю об этом окружающим. Окружающие, вы поняли меня?
М а р а т. Ему, пожалуй, верно, хватит пить.
Л е о н и д и к. Зажим! Итак, граждане, мы обсудили, что такое победа. Обсуждаем следующий вопрос — что такое любовь... и с чем ее едят.
Л и к а (негромко). Не надо, Леонидик...
Л е о н и д и к. Слово Марату. Внимание, Герой Советского Союза — о любви. Прошу!
М а р а т (подошел к Леонидику). Болтаешь, болтаешь... Уши вянут! (Резко.) Если хочешь знать, настоящий мужчина и без любви проживет.
Л е о н и д и к. Прекрасно. А как стать настоящим мужчиной?
Л и к а (не сразу). Вероятно, Марат дает уроки.
Л е о н и д и к (Марату). Запиши меня — по субботам от трех до пяти. Попробовать, что ли?
М а р а т. Боюсь, тебе уже ничего не поможет.
Л е о н и д и к (вспыхнул). На твоем месте я бы так не шутил.
Л и к а (встревожилась). Ребята, сейчас же перестаньте.
Л е о н и д и к. Ну конечно, дамы обожают Героев Советского Союза.
М а р а т. Именно. И они не терпят слюнтяев.
Л е о н и д и к (вплотную подошел к Марату). Ты, видимо, забыл, что я потерял не правую, а левую руку.

Леонидик резко ударил Марата в подбородок, тот медленно повалился на пол.

Л и к а (бросилась к Марату). Негодяй... что ты с ним сделал?
Л е о н и д и к. Пустяки. Апперкот. Дай Голиафу нашатыря.
Л и к а (заметалась по комнате). Я его куда-то сунула...
Л е о н и д и к (сел за стол, повязал салфетку). У тебя нет еды? Ужасно есть захотелось.
Л и к а. Нечего сказать — хороши... Драку затеяли.
Л е о н и д и к. Он получил, что ему следовало, — вот и все. Ну, ты нашла нашатырь?
М а р а т (на полу). К чертям... Не надо нашатыря. Хорошо еще, что упал головой на ковер.
Л и к а. Выпей воды.
М а р а т. Ты прости меня, Леон, я наговорил лишнего.
Л е о н и д и к. Ладно, ты тоже не сердись... Я не думал, что мне так повезет.
М а р а т (трет подбородок). Да... Первосортный удар.
Л и к а. Вот дураки! (Поглядела на Марата.) Теперь у него синяк... Как же мы пойдем гулять на Неву?
М а р а т. А что? В праздники синяк — явление законное.
Л е о н и д и к. Надо найти медный пятачок.
М а р а т. Вот что значит недооценка противника.
Л е о н и д и к. Намотай это себе на ус до следующего раза.
М а р а т. Он мне снова угрожает, слышишь, Лика?
Л и к а (в шутку или нет?). Для настоящего мужчины, который и без любви проживет... пустяки!
Л е о н и д и к. А теперь — раскидай!.. Лучший первомайский подарок! Радость октябрят! Он достанется — самому счастливому. Итак, выигрывает длинная спичка... Внимание. Тяните!

Все смеются.


26 МАЯ

Поздний вечер, но на дворе еще светло. В открытом окне виден кусок изумительного золотистого неба.
Марат и Леонидик ждали Лику.

Л е о н и д и к. Который час?
М а р а т. Четверть одиннадцатого. Загуляла наша Лика. (Помолчал.) Зажечь свет?
Л е о н и д и к. Зачем? Сегодня полной темноты уже не наступит.
М а р а т. Стихами заговорил?
Л е о н и д и к. Глупец. Белые ночи — величайшее чудо.
М а р а т. Может, по домам?.. Поздний час.
Л е о н и д и к. Если хочешь — иди. (Показал на себя.) Он останется.
М а р а т. Ты — личность.
Л е о н и д и к. Он не видел ее два дня. И очень соскучился. И не боится в этом признаться. Знаешь почему? Он не похож на настоящего мужчину. Говорит, что думает, делает, что хочет. Он весь на ладони.
М а р а т. И как тебе там — удобно?
Л е о н и д и к. Не дует. (Помолчал.) Ну что сидишь? Ты ведь уходить собрался?
М а р а т (посмотрел в окно). И верно, чудо. Небо — зеленое с золотом. (Не сразу.) Леонидик... ты в Саратове был?
Л е о н и д и к. Проездом.
М а р а т. Понравилось?
Л е о н и д и к. Так себе.
М а р а т. Я, может, уеду туда. Учиться.
Л е о н и д и к (повернулся к нему). Рехнулся... Зачем?
М а р а т. Фронтовой дружок зовет. (Улыбнулся.) И Волга там широкая.
Л е о н и д и к. Тебе-то что?
М а р а т. Красиво. Да и ты мне надоел здорово.
Л е о н и д и к. От тебя, положим, всего ждать можно.
М а р а т. Абсолютно. (Серьезно.) Ты как относишься ко мне?
Л е о н и д и к. Не представляю своей жизни без тебя, моя радость.
М а р а т. Не трепись. Я тебя люблю.
Л е о н и д и к (вдруг просто). Знаю.
М а р а т. Но это не меняет дела. Понял?
Л е о н и д и к. Конечно.
М а р а т. Кому-то из нас надо уехать. Хоть на время, что ли.
Л е о н и д и к. Может быть.
М а р а т. Ленечка... (Очень тихо.) Уезжай ты. Так лучше будет.
Л е о н и д и к. Кому?
М а р а т. Тебе. Это я верно знаю.
Л е о н и д и к (усмехнулся). А если уеду — стану настоящим мужчиной?
М а р а т. Угадал. (Страстно.) Нам друг другу врать нельзя. Не любит она тебя.
Л е о н и д и к. Может, и так, только об этом мы у нее самой спросим.
М а р а т. Хорошо ли будет?
Л е о н и д и к. Видишь ли, гражданин Марат, тот, кто имеет немного, даже малость боится потерять.

Вошла Лика, зажигает свет.

Л и к а. Вы что же это, типчики, в полутьме сидите?
Л е о н и д и к. Симпатично. Белая ночь за окном.
Л и к а. Я уж боялась, вы по домам разошлись. А вы вон какие стойкие оказались.
М а р а т. Это Леонидик стойкий.
Л и к а. А ты, конечно, убежать хотел? Ну и ступай себе. А мы с Леонидиком чай будем пить, я для него айву купила.
Л е о н и д и к. Слыхал, Марик?
М а р а т (махнул рукой). Женщины! (Весело.) Ладно, чай и я пить буду.
Л и к а. Сначала прощения проси, что уйти хотел.
М а р а т. Фиг! Не дашь чаю — застрелю твоего Леонидика к чертям собачьим.
Л и к а (захохотала). Вот дураки!.. (Принялась хлопотать о чае.) А какой сейчас Ленинград удивительный... На Марсовом поле сирень распустилась, пахнет одуряюще... И над Петропавловской крепостью закат — как апельсиновая шкурка. У Невы, на каменных скамьях, влюбленные. Можно подумать — весь город с ума посходил. Сейчас поднимаюсь по лестнице, а на втором этаже парочка целуется. (Марату.) И кто бы ты думал? Твоя Лелечка из Тбилиси.
М а р а т. Пойти удавить ее, что ли?
Л е о н и д и к. А я мальчишкой девчонок не любил. Я только ревновал их.
М а р а т. Слышишь, Леон, а ты про любовь стишата пишешь?
Л е о н и д и к. Случается.
М а р а т (Лике). Хорошие?
Л и к а. Ничего себе...
М а р а т. Народ о любви обожает.
Л е о н и д и к. Видишь ли... Эти стихи я не для печати предназначаю.
М а р а т. Для кого же?
Л е о н и д и к. Для себя.
М а р а т. Ого! Заранее знаешь — это для народа, а это для собственного удовольствия? Какая-то у тебя двойная бухгалтерия получается...
Л е о н и д и к. Настоящий поэт, дитя мое, должен экспериментировать. Идти на риск!.. Втягивать в это неподготовленного читателя — глупо!
М а р а т. Вот что, друг, есть и не трусливые любители чтения. И они хотят рисковать вместе с поэтом! Помнишь, поэзия вся — езда в незнаемое. А ты хочешь путешествовать туда один... Персонально!
Л и к а. Перестаньте кричать — и все по местам, чай вскипел! А ты, Марат, зря нападаешь на Леонидика. За что человек должен любить свою профессию? За то, что она заставляет рисковать, пробовать, ошибаться, идти своим непроторенным путем... Из всех профессий медицина самая рисковая, потому я и люблю ее... Вот моя мама — была обыкновенным заурядным врачом, хотя в юности и мечтала стать большим ученым... Не случилось... (Весело.) Но дети для того и рождаются на свет, чтобы свершить то, что не удалось их родителям... Даю слово: двадцатый век покончит со всеми болезнями... Я обещаю вам, братцы!
М а р а т. Дай нам лучше колбасы, нахалка.
Л и к а. Вот кончу институт — и тотчас за диссертацию! Иногда я проснусь и думаю: господи, ну кто, кто может помешать мне стать великим ученым? Кто этот враг?
Л е о н и д и к. А ты сама?
Л и к а. Что?..
Л е о н и д и к. Может, сама ты и есть единственный свой враг.
Л и к а. Нет, погоди...
Л е о н и д и к. А угадать врага — значит наполовину победить его.
М а р а т. Фашизм не надо было угадывать... а не было врага страшнее.
Л е о н и д и к. Кто знает. Тайный враг всегда опаснее явного.
М а р а т. Вы мне надоели! (Леонидику.) С тех пор как ты внял Ликиным запугиваниям и впал в трезвость, ты стал невыносим.
Л и к а. Марат, это непедагогично! Леонидик нервная, болезненная натура... А ты, вместо того чтобы поддержать меня, дразнишь его зачем-то.
Л е о н и д и к. Не дразни меня, Марик, — я почти при смерти.
Л и к а. А ты, легкомысленный дурак... сам не знаешь своего положения.
М а р а т. Безобразие... Из-за этого типа и мне теперь нельзя выпить ни капельки.
Л и к а (неожиданно). Вот мы все шутим, шутим, а мне почему-то грустно.
М а р а т (решительно). Сказать почему?
Л е о н и д и к. Погоди... не надо.
М а р а т. Ты ведь хотел этого.
Л е о н и д и к. Она знает сама, почему нам бывает невесело... Нам троим — когда мы вместе.
Л и к а (долго молчала). Миленькие... не надо про это.
Л е о н и д и к. Когда-нибудь все равно придется. (Кивнул на Марата.) Он в Саратов ехать собрался.
Л и к а. Ты?
М а р а т. Возьму и уеду. Поплачете без меня. (Помолчал.) Странно. Стемнело все-таки...
Л е о н и д и к. Он и мне уехать советовал. Сказал, ты меня не любишь.
Л и к а. У нас Марату все известно.
Л е о н и д и к. Это кто на гитаре играет?
Л и к а. Сосед на балконе. Он лирик.
М а р а т. Лихо исполняет.
Л и к а. Он и романсы поет.
М а р а т (показал на Лику). Влюблен?
Л и к а. Страшным образом. Ему шестьдесят скоро.
Л е о н и д и к. По нынешним временам — жених. Руки-ноги есть.
М а р а т. Тонко замечено.
Л и к а (Марату). А куда ехать собрался?
М а р а т. В Саратов. Как на твой вкус?
Л и к а. Не посещала.
Л е о н и д и к. Городок неплохой. Там и медицинский есть.
М а р а т. Там чего-чего нету.
Л и к а (посмотрела на Марата). Оттого и выбрал?
М а р а т. У меня там дружок.
Л и к а. А здесь дружков нету?
М а р а т. То-то и беда, что есть.
Л е о н и д и к (улыбнулся). Шикарно сказано.
М а р а т (угрюмо). Ладно... Кому-то надо уезжать.
Л и к а. Тебе первому, конечно?
М а р а т (пожал плечами). Разведчик.
Л е о н и д и к. Настоящий мужчина.
Л и к а. А ты?
Л е о н и д и к. А я — нет. (Вскрикнул.) Нет! Если ты прогонишь меня — вот тогда я уеду.
М а р а т. Он и мне так объявил. Цени.
Л и к а (очень резко). Замолчи ты...
Л е о н и д и к (положил себе еще варенья). Интересно... Никогда не видел, как растет айва.
М а р а т. Растет себе.
Л е о н и д и к. Нет, я сказал неправду — если ты меня прогонишь, я все равно с тобой останусь.
Л и к а (с вызовом). А почему?
Л е о н и д и к. Если тебя не будет — ничего не будет.
Л и к а (Марату). Молчишь?
М а р а т (почти весело). А что попусту болтать.
Л е о н и д и к. У тебя соседи не ругаются, что мы сидим так поздно?
М а р а т. У нас соседи хорошие. (Усмехнулся.) Эх, жилплощадь ты моя, жилплощадь...
Л и к а. Да... смешное слово.
М а р а т. Я в Дрогобыче был сильно влюблен в одну девицу. Когда я уезжал, она мне сказала: «Марик, не делайте глупостей, возвращайтесь: у меня такая чудесная жилплощадь».
Л е о н и д и к. Браво!
Л и к а. А ты в каком городе был сильно влюблен, Леонидик?
Л е о н и д и к. В Ленинграде.
Л и к а (Марату). Тебе за ним не угнаться.
М а р а т. Сознаю. Ты Тургенева не разлюбила.
Л и к а. Напрасно ты смеешься надо мной.
М а р а т. Смеха нет — одни слезы. (Встал из-за стола.) Ладно, хватит чудить. Кому-то удаляться надо. Мне или ему.
Л е о н и д и к (помертвел). Как ты скажешь, так и будет.
Л и к а. Ого, вы какие!.. А я ведь и соседа могу выбрать. С гитарой.
Л е о н и д и к (прислушался, как играет сосед). Да, он старается.
М а р а т (неожиданно резко). Мне шутить надоело.
Л и к а. Тогда помолчим. (Не сразу.) Ты любишь меня, Марат?
М а р а т. Я бы сказал тебе, Лика, но я... (Засмеялся.)
Л и к а. Ты говоришь так, потому что... уверен во мне, да?
М а р а т. Говорю как говорю. Я ведь герой, Ликочка, об этом даже в газетах было.
Л е о н и д и к. Он любит тебя. Он сам сказал мне это.
Л и к а. Ого!.. Берешь пример с настоящего мужчины?
Л е о н и д и к. С кем поведешься...
Л и к а. А теперь не про него, а про себя скажи.
Л е о н и д и к (очень серьезно). Я без тебя пропаду. Ты для меня сестра и мать. Весь белый свет.
М а р а т. Где уж нам.
Л и к а (подошла к Леонидику, провела рукой по его волосам). Налить еще чаю?
Л е о н и д и к (пытаясь улыбнуться). Коньячку бы сто грамм.
М а р а т (он побледнел). Коньяк я вам завтра принесу.
Л и к а. Уже светает... Какая ночь недолгая.

Занавес



ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ


10 ДЕКАБРЯ 1959 ГОДА

Все та же комната, но прошло тринадцать лет; за это время отсюда не раз выносили старые вещи. Но нашла ли эта, не слишком
богатая мебель свое окончательное место? Пожалуй, нет. Стулья, столы, тахта и книжные полки все еще продолжают свои поиски.
В тот вечер на Ленинград падал медленный, тяжелый снег — это было видно в освещенном с улицы окне. Часы пробили одиннадцать.
Из коридора отворилась дверь — в комнату вошли Лика и Леонидик. Лика молча помогла Леонидику снять шубу, опустилась на
колени, сняла с его ног ботинки, затем ушла за занавеску и переоделась в халатик. Леонидик тем временем надел домашнюю
куртку и облачился в тапочки. Лика поглядела в зеркало и, подмигнув своему изображению, включила электрический чайник.
Молчание длилось довольно долго.
Леонилик подошел к буфету, достал оттуда сыр, попробовал его. Лика увидела это, подкралась к нему, ударила по руке.
Леонидик показал ей язык и отступил к своему столу.
Лика стала накрывать стол к ужину. Леонидик принялся читать газету.

Л е о н и д и к. «Ленэлектросбыт проводит расширенную продажу металлической посуды. К празднику приятно обновить предметы хозяйственного обихода»... (Радостно.) «Продается металлическая дымовая труба, диаметр семьсот миллиметров, длина восемнадцать метров»...
Л и к а. Наконец-то.
Л е о н и д и к. «Торг гастронома организует широкую предпраздничную торговлю гастрономическими товарами»... «Встречайте будущий 1960 году в ресторанах Интуриста»...
Л и к а. Совершенно черствый хлеб.
Л е о н и д и к. «Программа передач на одиннадцатое декабря. Шестнадцать сорок пять — Открыто сердце для друзей. Концерт песни. Семнадцать тридцать — Если тебе комсомолец имя. Восемнадцать двадцать — Беседа. Наступление на ревматизм. Девятнадцать пятнадцать — выступление поэта А. Софронова. Девятнадцать сорок — И запела скрипка над селом...»
Л и к а (подошла к нему, поцеловала в затылок). Хватит.
Л е о н и д и к. Пожалуйста. Но в двадцать пятнадцать — «Эх, хорошо в стране советской жить.»

Вскипел чайник. Лика выключила его, поставила на стол.

Л и к а. Иди пить чай.
Л е о н и д и к. Пожалуйста. (Сел к столу.)
Л и к а. Сделать тебе бутерброд?
Л е о н и д и к. Пожалуйста.
Л и к а. С сыром?
Л е о н и д и к. С колбасой (Помолчал.) А глупая была пьеса.
Л и к а. Нет, отчего же... Нормальная. (Посмотрела на него.) И кончилась рано... Одиннадцать.
Л е о н и д и к. Твой любимый народный отлично сегодня строил рожи. Старался.
Л и к а. Он был не в ударе.
Л е о н и д и к. Отчего же... басил как мог. (Прихлебывая чай.) Моя воля — я бы все театры закрыл.
Л и к а. Что так?
Л е о н и д и к. Видишь ли... Мысль, что все хорошее хорошо, а все плохое плохо, сама по себе недурна. Но от повторений как-то приедается.
Л и к а. Ты вольнодумец. (Принесла коробку шоколада.)
Л е о н и д и к. Ого! А по какому случаю излишества?
Л и к а. Уже забыл? С первого января я буду получать на 200 рублей больше.
Л е о н и д и к. По сему случаю могла бы облагодетельствовать чем-нибудь покрепче.
Л и к а (стала серьезной). Об этом и не думай.
Л е о н и д и к. Все-таки растем... продвигаемся по службе.
Л и к а. Нет.
Л е о н и д и к. Молчу.
Л и к а. Ты ведь стал совсем молодцом последнее время.
Л е о н и д и к. Служу трудовому народу.
Л и к а (улыбнулась). Не дури.
Л е о н и д и к. Есть — не дурить, есть — не пить, есть — есть шоколад. (Съел шоколадку.) А кем ты теперь будешь?
Л и к а. Неосвобожденной заведующей.
Л е о н и д и к. Великолепие. Знал, что делал, когда на тебе женился. А от чего ты не освобождена?
Л и к а. От практики. Заведую и практикую.
Л е о н и д и к. А что лучше — неосвобожденная заведующая или освобожденная?
Л и к а. Вероятно, освобожденная лучше.
Л е о н и д и к. Ура, значит, все впереди. Кстати, беседовал нынче с руководством; квартиру обещают вскорости... Весной переберемся. Ты не рада?
Л и к а. Рада. (Тихо.) Только я привыкла к этой комнате.
Л е о н и д и к. Увы, увы! Но переезжать все же придется. (Вдруг очень резко.) Черт знает, какая на этом фронте преуспела шушера. Въехали и окопались подонки! (Испугался своего тона.) Впрочем, наплевать.
Л и к а. Еще чаю выпьешь?
Л е о н и д и к. Финита. (Встал из-за стола, поцеловал ей руку.) Величайшее мерси.
Л и к а. Будешь работать?
Л е о н и д и к. Да, завтра корректуру сдавать.
Л и к а. Мог бы и днем...
Л е о н и д и к. Ночью мне прекраснее. О ночная лампа, мой друг, мой брат, догорю с тобой и я!
Л и к а (мягко). Леонидик, милый, помолчи.

Пауза.

Л е о н и д и к. К сведенью — кончились чернила.
Л и к а. Я завтра куплю.
Л е о н и д и к. И бумаги хорошей не осталось.
Л и к а. Я куплю. (Начала убирать со стола.)
Л е о н и д и к (перелистал корректуру). Петров подлец!.. Как, вероятно, Иванов и Сидоров. Тираж пять тысяч! (Вдруг по-настоящему зло.) Свинья. (Улыбнулся.) А обещал десять. Сборник стихов... Все-таки он у меня не каждый год выходит. (Резко.) Недавно твоему подонку сто тысяч тираж дали.
Л и к а. Почему — моему?
Л е о н и д и к. Зачитываешься.
Л и к а. Он ведь и тебе нравился.
Л е о н и д и к. Да... хорошо начинал. А потом? (Яростно.) К чему этот дешевый успех? Эти тиражи? Дутая фигура! (Замолчал неловко.)
Л и к а. Не надо, братец. (Помедлила.) Ну, хочешь, я схожу к Петрову, поговорю о тираже. Мне ведь иногда удавалось... Конечно, пять — это мало.
Л е о н и д и к (оживился). И верно, черт побери... Почему бы и нет? Будь еще раз ангелом-хранителем, проведи разъяснительную работу среди Петровых и Сидоровых... О моя жена, чистейшая из женщин.
Л и к а. Хватит, хватит. (Погладила его волосы.) Ступай к столу.
Л е о н и д и к. Спи сладко, неосвобожденная заведующая... Мой ангел-хранитель. (Пританцовывая, он несколько раз обошел вокруг стола с корректурой в руках.) «Идем за синей птицей... идем за синей птицей... Мы длинной вереницей...» (Наконец сел в свое кресло, сел тяжело, словно устал от долгой дороги.) Чернила кончились.
Л и к а. Ты уже говорил.
Л е о н и д и к. Пардон.

Лика погасила свет. Только одна лампа за столом Леонидика продолжала гореть.

Л и к а. Я включу магнитофон... тихонечко?
Л е о н и д и к. Давай. Музыка способствует корректуре.

Медленный вальс. Это под него когда-то танцевали Марат и Лика.

(Улыбнулся.) Опять свою любимую поставила?
Л и к а (тихо). Тебе не нравится?
Л е о н и д и к. Отчего же... Неплохой мотивчик.


11 ДЕКАБРЯ

Четвертый час, но в декабре ленинградский день короток, и в эту пору за окнами начинает темнеть. Вернувшись с дежурства,
Лика занялась домашними делами — собрала на поднос посуду и вышла за занавеску.
Пробили часы. Кто-то тихонько постучал в комнату. Стук повторился. Медленно отворилась дверь — это Марат. Оглядевшись
по сторонам, он сделал несколько шагов к окну, посмотрел на улицу и прижался лбом к оконному стеклу.
Из-за занавески вышла Лика, поставила посуду на стол, обернулась, увидела Марата.
Как долго они смотрели друг на друга.

Л и к а (тихо). Что ты... что ты... (Как-то странно махнула на него рукой.) Зачем? Ты сошел с ума.
М а р а т (глотнул воздух). Нет.
Л и к а. Это ни к чему.
М а р а т. К чему.
Л и к а. Столько лет! Неужели ты не понимаешь?
М а р а т. Что — столько лет?
Л и к а. Прошло столько лет.
М а р а т. Ну и что? (Вскрикнул.) Погоди! Стой так. Еще. Не двигайся. Стой. Стой еще. Еще стой так.
Л и к а. Сними шапку, Марик. (Не сразу.) Какой ты.
М а р а т. Какой?
Л и к а. Совсем как ты. (Помолчала.) Я тоже старая.
М а р а т. Нет. Но все равно ты прекрасная. (Негромко.) В некотором царстве, в некотором государстве жил старик со своей старухой.
Л и к а. Молчи. (Шепотом.) Ты же видишь — я плачу.
М а р а т. Я не знал, что так будет.
Л и к а. Если бы ты чувствовал, какой это ужас... Нет! Не подходи...
М а р а т. Я не буду.
Л и к а. Стой у окна.
М а р а т. Я и стою.

Молчание.

Л и к а. А где ты живешь?
М а р а т. Далеко.
Л и к а. Так и надо. (Улыбнулась почему-то.) Мосты строишь...
М а р а т. Да. (Помолчав.) А приеду в Ленинград — сюда прихожу.
Л и к а. Зачем?
М а р а т. Погляжу на окна и уеду.
Л и к а. Все равно ничего не выйдет. Теперь уж все.
М а р а т. Я знаю.
Л и к а. Уезжай. Когда идет твой поезд? Скорей уезжай!
М а р а т. Нельзя.
Л и к а. Почему?
М а р а т. Мне очень плохо. И если уж я пришел... все. (Почти грубо.) Я не к тебе... Я к вам обоим пришел. (Негромко.) Вы у меня одни.
Л и к а (осторожно). И ты не станешь...
М а р а т. Нет. Все решено. Ты уже тринадцать лет замужем. И я давно женат.
Л и к а. Ты женат?
М а р а т. А ты думала. Каждый из нас вытянул свой билет.
Л и к а. Вот видишь...
М а р а т. Да. И как мы решили, так оно и будет.
Л и к а. А Леонидик всегда тебя ругал за то, что ты уехал, и все... Ни разу не написал за все тринадцать лет... А потом он стал говорить, что ты просто нас забыл.
М а р а т. Ты тоже так считала?
Л и к а. Никогда. Если бы я так считала, лучше было бы. (Ласково.) А женился зачем?
М а р а т. Ладно... (Усмехнулся.) Видишь, разучился я врать.
Л и к а (помолчала). Ты говорил... тебе плохо?
М а р а т. Я после об этом расскажу. Вот придет Леонидик.
Л и к а. Ты мне расскажи.
М а р а т. Нет.
Л и к а. Расскажи!
М а р а т (помолчал). Ну, как идут дела?
Л и к а. Хорошо.
М а р а т. А на работе?
Л и к а. Я же говорю — хорошо. Хорошая поликлиника. Хороший район.
М а р а т. Ты... практикующий врач?
Л и к а (словно извиняясь). Вот так.
М а р а т. Но ведь ты хотела...
Л и к а (резко). Не случилось. (Спокойно.) Но все хорошо. Получила даже повышение по службе. Неосвобожденная заведующая отделением.
М а р а т. Неосвобожденная?
Л и к а. Леонидик тоже смеется.
М а р а т. А он... как?
Л и к а. У него все отлично. За эти годы третий сборник стихов выходит. И не ругают его... ни в газетах, ни на собраниях. Квартиру дают... весной переезжаем.
М а р а т. А эту комнату куда?
Л и к а. Не знаю... Сдадим!
М а р а т. И не жалко?

Лика не отвечает.

(Тихо.) Значит, у Леонидика порядок?
Л и к а. Он и семинар ведет... преподает понемножку.
М а р а т (осторожно). Сейчас о поэтах разговора много. У нас тоже молодежь стихи покупает... А о нем как-то нет спора.
Л и к а. Он за модой не гонится.
М а р а т. Я ведь купил его книжечку. Тираж небольшой — а в магазине лежат.

Молчание.

У некоторых вон тиражи по сто тысяч — а книжки не достанешь.
Л и к а. Это все... дешевый успех.
М а р а т. А если книжки на полках пылятся — это какой успех?
Л и к а (вспыхнула). Ты сам его стихи читал?
М а р а т. Имело место.
Л и к а (стараясь погасить волнение). И что же?
М а р а т. Ошибок нет. Пишет как полагается.
Л и к а (тихо). Он свое лучшее не печатает.
М а р а т. Понятно.
Л и к а. Что?
М а р а т (зло). Все.
Л и к а (помолчав). Марик... Ты не говори ему, что читал... Ничего не говори.
М а р а т. Но ведь это... (Тихо.) Это неправда будет.
Л и к а. Пусть!
М а р а т (прошелся по комнате, обернулся к Лике, страстно). Как вы живете здесь?! (Опустился на стул, сказал тихо.) Я не понимаю.

Отворилась дверь, вошел Леонидик, увидел Марата.

Л е о н и д и к (не в силах оторвать от него глаз). Евстигнейкин!


Тот же вечер.
Прошел час, как они сели за стол, но ужин все еще продолжается.

Л е о н и д и к. ...Спорить не о чем, человек сам себе никогда не виден — что он, кто он, достиг или не достиг... (Налил себе вина.) Только смерть все проясняет, а потому за ее здоровье!
Л и к а (отняла рюмку у Леонидика, выпила ее и улыбнулась). А тебе не надо больше.
Л е о н и д и к. Эта женщина меня преследует, Марат... тринадцать лет она меня преследует! (Засмеялся.) Ангел-хранитель — понимаешь? Все-таки смешно — ты появился час назад, а кажется — и не уезжал никогда! Почему ты молчишь?
М а р а т (улыбнулся беспомощно). Сам не знаю. (Поглядел на них.) Как странно...
Л е о н и д и к. Странно? Что именно?
М а р а т (сосредоточенно). Не могу забыть один день — первомайский парад в тридцать четвертом... Мне было девять лет, рядом шел отец, в новеньком кителе, он крепко держал мою руку, а на трибуне стоял Киров и улыбался... (Страстно.) Если бы все могло остаться неизменным!
Л е о н и д и к. Ты наивный юноша середины тридцатых годов... А мы видели сороковые.
Л и к а. И, увы, понимали меньше, чем видели, мой бедный Марат.
М а р а т (запальчиво). Почему ты называешь меня бедным?
Л и к а. Потому что ты веришь в невозможное.
М а р а т (недоуменно). Может быть, они просто не вернулись с войны — те, кто думал, как я?.. (Закрыл руками лицо.)
Л е о н и д и к (осторожно). Эй!.. Что с тобой?
М а р а т (поднял голову, внимательно поглядел на них). Как мы живем? Я все время думаю об этом. Мне тридцать пять, тебе тоже... а ей тридцать три... Что сделано?
Л и к а (не сразу). Ты много выпил.
М а р а т (резко). Не больше, чем мне нужно! Я не алкоголик, чтобы пить мало.
Л и к а. Сколько ты их выстроил, своих мостов?
М а р а т. Шесть.
Л и к а. Это мало или много по вашему счету?
М а р а т. Достаточно.
Л и к а. Вот видишь! И печатают его стихи. А я лечу людей. Все, о чем мы мечтали, осуществилось! (Весело.) Ну? Разве не так?
М а р а т (поглядел на нее). Я всегда верил тебе. Сейчас — нет!..
Л и к а (не сразу). Чего ты от нас хочешь?
М а р а т. Хотел, чтобы вы помогли мне. (Усмехнулся.) Но я не знал, что вам хуже, чем мне.
Л е о н и д и к. В блокаду мы потеряли все. Но мы нашли друг друга... (Резко.) Ты не имел права оставлять нас!
М а р а т. Не считаешь причины, по которым я сделал это, вескими?
Л е о н и д и к. Для обыкновенного человека, пожалуй. Но ты Марат.
М а р а т. Люблю лесть. Но все же поговорим начистоту.
Л и к а (весело). Поговорим! У тебя хорошая квартира? Сколько комнат?
М а р а т (Леонидику). Видишь — она боится.
Л и к а. Чего я боюсь?
М а р а т. Правды.
Л е о н и д и к. В больших дозах она бывает утомительна, Евстигнейкин. Максимализм почти погубил человечество.
М а р а т (горячо). А ну, подумаем — когда человеку приходит конец? Когда он понимает вдруг, что в его жизни все уже решилось и он никогда не станет ничем выше того, что он уже есть. Я не о должности, я о чем-то большем... (Подошел к Леонидику, положил свою руку ему на плечо.) Ты устал жить?
Л е о н и д и к (помолчав). А что, вот возьму и скажу правду. Что мне!
М а р а т. Не строй дурака.
Л е о н и д и к (неожиданно). Устал.
М а р а т. А почему?
Л е о н и д и к. Эх, милочка, человек всего больше устает, когда стоит на одном месте.
М а р а т (Лике). Что ты с ним сделала — отвечай.
Л и к а (вспыхнула). А ну-ка, предъяви свои права на прокурорский тон, друг любезный.
М а р а т. Тринадцать лет назад я оставил вас вдвоем в этой комнате... В комнате, где прошло мое детство. (Задыхаясь от волнения.) Вот почему я могу спросить тебя любым тоном — любым, поняла? — вы счастливы?

Долгое молчание.

Л е о н и д и к. Живем себе. В клинику ходим регулярно, в чинах повышают. (Подошел к Лике.) Детские мечты... Кто им помешал? Леонидик. А результаты неважнец. Плохо сочиняю — правда?
М а р а т. Зачем? Сочиняешь аккуратно.
Л е о н и д и к. Ты вежливый господин.
Л и к а. Марат!..
М а р а т. Лика говорила, лучшие свои стихи не печатаешь?
Л е о н и д и к. Был такой грех.
М а р а т. А сейчас... пишешь их?
Л е о н и д и к. Разучился. (Усмехнулся.) Он дурачок — стишата попроще печатал, прочие для себя хранил, как бы забавнее слова в них расставить изощрялся. А стихотворство, оно, видишь ли, требует взаимности.
М а р а т. Давно это понял?
Л е о н и д и к. Понял он это давно — только сам себе не признавался.
Л и к а. Замолчи! Разве ты не видишь — Марат жаждет нас уверить, что ты прожил свою жизнь зря. (Едко.) В моем присутствии это выглядит не слишком благородно. И потом, для судьи он, пожалуй, заинтересованное лицо... Не так ли?
М а р а т. Удар ниже пояса, девочка.
Л е о н и д и к. Итак, Марат — злой разлучник, а мы счастливы, и все идет как по маслу?

Долгое молчание.

Л и к а. Уже поздно, Марат... Уходи.

Марат подошел к вешалке, надел свою меховую куртку, молча постоял посреди комнаты.

М а р а т. А может, и верно, не стоило приходить сюда... (Обернул шею шарфом.) Долгая дорога до вашего городка. (Надел свою пыжиковую шапку.) О чем только не вспомнишь. Я и вспомнил. Будь здоров сколько вспомнил... будь здоров. (Дошел до двери, обернулся.) Мосты!.. (С какой-то яростной веселостью.) Лучший род сооружений в мире! Шесть мостов — шесть страничек жизни. Но стала ли хоть одна из них для меня пределом? Вершиной? (Помолчал.) Был у меня дружок, инженер-проектировщик, мы с ним три моста поставили. Уверенный парень. Но ему тоже все недоставало чего-то. И вот поручили ему проектировать мост... Невиданное сооружение!.. Проект проходил трудно; возражателей нашлось — будь здоров. А ведь он и того добился, что меня назначили начальником строительства. (Замолчал и поглядел на них так, словно только что увидел.) Ладно... К чему это? Поздно, верно, Лика? (Подошел к двери и вдруг снял ушанку и обернулся к ним.) Главным делом жизни могло это стать. Могло!.. А вот не стало. (Резко.) Отступил от дружка. Взял и отступил. Немыслимо — верно? Я — и отступил. (Поспешно.) Уверил себя и прочих, что не готов, не справлюсь, не смогу... (Задумался на мгновение.) А может, и впрямь так было? (Зло.) Так или не так, а на другой объект перебраться мне удалось довольно ловко... А тут и письмо является: «Здравствуй, Марик, здравствуй, потухший вулкан». Точно. Эти два слова он мне и написал. (Заговорил лихорадочно, поспешно.) Сейчас худо ему, бывшему моему дружку, — любители тишайшей жизни сомнительным проект обозвали... (Усмехнулся.) Нет, суть не в том, что он презирает меня, может быть, даже ненавидит... Я сам не примирюсь с собой! (Медленно.) Я уже никогда, наверно, с собой не примирюсь.
Л е о н и д и к. Печальная история. (С грустью.) Тебе никогда не приходило в голову, что в нее почти нельзя поверить?
М а р а т (в отчаянии). Почему?
Л е о н и д и к. Видишь ли... она лишена логики.
М а р а т (яростно). Полагаешь, что жизнь логична? Напиши об этом стихи. «Вечерка» напечатает их, захлебываясь от счастья! (Резко.) А разве все, что случилось с тобой, — логично?
Л и к а (ласково). Милый, мы уже не дети, и право витать в небесах предоставим молодому поколению. А наш срок вышел — пора спускаться на землю.
М а р а т (запальчиво). Не хочу!
Л и к а. Мы не сверхчеловеки, дружочек.
М а р а т (страстно). Кто тебе это сказал?!.. Люди здорово задолжали провидению за то, что оно позволило им жить на земле! А ну, подумай, сколько народу померло из того расчета, чтобы мы остались в живых? Вспомни сорок второй, блокадную зиму, все страдания. Сотни тысяч умерли за то, чтобы мы были необыкновенны, одержимы, счастливы. А мы — я, ты, Леонидик?.. Вспомни, какой ты была, что обещала. А где оно — где обещанное? (Тихо.) Ну... Что молчишь?
Л и к а (очень вдруг просто). Мне страшно.
М а р а т (подошел к ней, нежно погладил ее волосы.) Наконец-то. (Улыбнулся.) Эх ты, Лика-Лика... Человеку иногда бывает полезно испытать страх за себя. Ведь среди оптимистов полно трусов, девочка. (Подумав.) Нет, теперь я хочу верить вот во что — даже за день до смерти не поздно начать жизнь сначала.

Лика хотела возразить Марату, но нужные слова не пришли на память, и ей всего-навсего удалось
улыбнуться — испуганно и растерянно.

(Весело.) А сейчас я попытаюсь быть логичным, Леонидик, чем черт не шутит. Так вот, я бы тебе сказал, Лика... и я тебе скажу. Все. (Подошел к ней очень близко.) Потерял тебя — и все потерял. Даже птицы по утрам не поют... молчат чего-то. Звездное небо куда-то делось — оно пустое теперь, поняла?.. Ни одной звезды! Наступила тишина... темнота. (Помолчав.) Ну вот... Вы так жаждали логики, дурачки... (Обернулся к Лике.) И как теперь все будет — не знаю.
Л и к а (помолчав, встала и сказала очень твердо). Как было. Только лучше. (Подошла к Леонидику.) Он будет счастлив. Я просто клянусь тебе.
М а р а т. Прощайте! (Выбежал из комнаты.)
Л е о н и д и к. Верни его... верни, Лика!
Л и к а (вдруг почти побежала к двери, остановилась, из глаз ее текут слезы). Не могу... Не могу.


31 ДЕКАБРЯ

Праздничный стол был накрыт на двоих, а Лика и Леонидик сидели на диванчике и играли в карты.

Л е о н и д и к. Ну все — пробил твой час!
Л и к а. Не боюсь я тебя.
Л е о н и д и к. А я вот так.
Л и к а. А я вот эдак.
Л е о н и д и к (он проиграл). Непостижимо. Опять я дурак.
Л и к а. Опять. Дурак — в третий раз.
Л е о н и д и к. Трижды дурак Советского Союза! Колоссально.
Л и к а. Просто ты невнимательный.
Л е о н и д и к. Невнимательный, незамечательный, неудивительный.
Л и к а. Зато у тебя галстук немыслимой красоты.
Л е о н и д и к. Это есть. (Взглянул на часы.)
Л и к а. Который час?
Л е о н и д и к. До Нового года — сорок минут. Финита. (Подошел к окну.) Ого! Несметные толпы граждан стремятся к новогоднему столу...
Л и к а (улыбнулась). И сразу вспоминаешь детство.
Л е о н и д и к. А в двенадцать улицы опустеют... (Продекламировал.) И только одинокие прохожие будут изредка попадаться ему навстречу... (Театральным жестом накинул на себя плед, взял палку и, согнувшись, ковыляя, прошелся по комнате.) Как в сказке. (Засмеялся и вдруг замолчал.)
Л и к а (не сразу). О чем задумался?
Л е о н и д и к (неожиданно). О Марате!
Л и к а. Да, он один сейчас. (Помолчала.) И до него девять тысяч километров. (Усмехнулась.) Уехал три недели назад — и все.
Л е о н и д и к. Он прелесть.
Л и к а. Не надо.
Л е о н и д и к. Эх-ма, сыграем еще. (Весело.) Может, отыграюсь?
Л и к а. Ты сегодня такой какой-то...
Л е о н и д и к. Черт возьми — они приближаются.
Л и к а. Кто?
Л е о н и д и к (состроил рожу). Шестидесятые годы.
Л и к а. Вот глупистик. (Поцеловала его в затылок.)
Л е о н и д и к (тихо). Не надо.
Л и к а (неуверенно). Ты сегодня симпатичненький.
Л е о н и д и к. Вот это верно.
Л и к а. Дурачишься весь вечер. (Осторожно.) Тебе будет скучно... встречать Новый год вдвоем.
Л е о н и д и к (запел). Ему не будет скучно... (Вскочил с диванчика, подошел к столу.) А салат я приготовил все-таки гигантский. Ах, зачем я не повар! Пропала жизнь.
Л и к а. Почему ты все время смотришь на часы?

Звонок.

Л е о н и д и к. Ну вот и все. Отворяйтесь, двери!

Лика растерянно поглядела на него.

Вот и все. Финита.

В дверь постучали.

Входи, Марат.

Открылась дверь, на пороге Марат, весь в снегу, в своей меховой куртке.

Л и к а (в страхе и надежде). Ты?
М а р а т. Как видишь.
Л е о н и д и к. Я так боялся... (Ударил его по плечу.) Ты безотказный.
М а р а т. Я отзывчивый.
Л е о н и д и к. Ты Марат — друг народа.
М а р а т (снял свою куртку). Как ты узнал мой адрес?
Л е о н и д и к (значительно постукал себя пальцем по лбу). Понимаешь? Но я боялся, что самолет запоздает. Теперь я спокоен.
Л и к а. Что ты затеял?.. Говори.
Л е о н и д и к. А я ведь кое-что купил тебе, Лика. Сюрприз в некотором роде. Он хранится у соседей. Но час настал... Я принесу его. (Уходит.)
Л и к а (подошла к Марату и сказала, медленно растягивая слова). А я думала, что уже никогда не увижу тебя.
М а р а т. Я тоже. (Неловко погладил ее руки.)
Л и к а. Какая у тебя рука холодная.
М а р а т. С аэропорта было трудно добираться. Новый год — все такси заняты. (Прижался щекой к ее руке.)
Л и к а (тихо). А ты уверен, что тебе следовало здесь появляться?
М а р а т. Не совсем, девочка. (Вынул телеграмму.) Эту телеграмму я получил вчера.
Л и к а (прочла). «Немедленно вылетай, ты нужен Лике. Помни, не позднее тридцать первого. Леонидик». (Взглянула на Марата.) Я ничего не знала.
М а р а т (вспыхнул). Думаешь, это было просто — бросить все и прилететь сюда? (Подошел к столу, запихнул себе что-то в рот.)
Л и к а (беспомощно). Почему ты ешь руками?
М а р а т. Потому что я голоден!
Л и к а (чуть улыбнулась). Не шуми. (Помолчала.) Ты устал, бедный...
М а р а т. Наверно. (Поглядел на нее.) Странный сон приснился мне сегодня... Я стою на огромном мосту, он не достроен — поняла? — а я должен закончить дело. А вокруг отчаянный ветер... Я оглядываюсь по сторонам и вижу оба берега; на одном мое детство — первомайские парады, линкор «Марат» и отец со своими друзьями... а на другом — мир после войны, новая жизнь... А я стою на недостроенном мосту, волны все сильней, все выше, — и я не могу, не могу соединить берега...
Л и к а (тихо). Будь что будет... (С изумлением.) Будь что будет!
М а р а т. О чем ты?

Вернулся Леонидик, в руках какой-то пакет.

Л е о н и д и к (приложил палец к губам). Тссс... (Подошел к столу, взял бутылку.) А теперь я налью себе вина... Нет, не протестуй, Лика!.. И выпью. (Поднял рюмку.) За мое здоровье. (Выпил.) Ничего себе. Даже мило. (Развернул пакет — в нем оказались цветы.) Эти цветы — тебе. Хорошо, что мне их все-таки удалось достать. Я очень рад этому.
Л и к а. Спасибо, но...
Л е о н и д и к. Что я могу сказать... Мы тринадцать лет вместе, но я люблю тебя, как в первый день, Лика. Но так люблю, как умею я. Хотя дело, вероятно, не в этом. Просто я не оправдал твоих надежд. Ты столько вложила в меня, даже о себе забыла, и все-таки... все было напрасно.
Л и к а. Поверить в это... мне?
Л е о н и д и к. Я должен остаться один. Если не сегодня, то уже никогда. Не позволяй мне быть слабым, Лика.
Л и к а. Нет!.. (Отчаянно.) Почему ты молчишь. Марат?.. Скажи ему...
М а р а т Не скажу!
Л е о н и д и к. Поезд уходит в ноль пятьдесят. Некая привлекательная, привлекательная командировка. (Помолчав.) Просто я эгоист и понял — надо остаться одному. (Лике.) Уйти от твоих забот, от твоей опеки... (Марату.) А тебе они не страшны. Ты их сильнее. (Чуть улыбнулся.) Все равно, вам не жить друг без друга, — я-то знаю. (Марату.) Говори и не лги, я прав?

Марат не ответил.

Не трусь, ну?
М а р а т. Да.
Л е о н и д и к (нежно). А ты что молчишь... Лика?
Л и к а. Прощай.
Л е о н и д и к. Вы молодцы. Все поняли. Я знал это. (Марату.) Помнишь, как ты сказал: «Даже за день до смерти не поздно начать жизнь с начала». Конечно, это перебор... Но почему-то он произвел на меня впечатление.

Бьют часы.

М а р а т. Двенадцать...
Л е о н и д и к (улыбнулся). Двенадцать. Новый год...

Они молча подошли к столу, и Лика налила им вина.

(Поднял рюмку и тихо сказал.) Никогда не изменять нашей зиме сорок второго... да?
М а р а т (поднял рюмку и сказал, сжав зубы). И не спускаться на землю... Никогда. (Лике.) Обещаешь?
Л и к а (подняла рюмку и сказала очень быстро, почти шепотом). Обещаю... вам обоим. И то, что не удалось маме... все исполнить.

Некоторое время они молчали.

Л е о н и д и к. Ну вот... Пора в дорогу. Чемодан он уложил днем, человек предусмотрительный. Вернется, позовет на новоселье... Ведь мы будем встречаться, верно?
М а р а т. Хочешь сказать, что ты не такой трус, как я?
Л е о н и д и к. Отчасти. (Лике.) Может быть, потому что люблю тебя меньше, чем Марат. (Поцеловал ее руку.) Кто знает. (Пошел к двери, остановился у стола.) Только не забудьте — частичка меня сегодня еще будет здесь, в этой комнате. Нет, не торопитесь... дайте мне уйти от вас подалее. (Взял вилку, попробовал салат.) Ничего себе. (Налил вина, выпил.) Это рюмка, кажется, была последней в его жизни. (Улыбнулся Лике.) От тебя я отказался — откажусь и от нее... Подумаешь! (Поглядел на них.) До встречи! (Ушел.)

Лика оглядела сервированный стол, как-то странно улыбнулась. Марат дрожащими руками зажег спичку,
закурил сигарету, опустился на стул.

М а р а т (неровным голосом). Первого мая в сорок пятом мы пробрались во двор игрушечной фабрики... Это было в Бреславле. И тут нас накрыли минометы. Знаешь... нас было семеро, а живой я остался один.
Л и к а (тихо). Господи... Зачем ты рассказываешь мне это?
М а р а т. Смешно подумать, ведь я мог умереть... (Сжал ее руки.) И эта минута — вот эта — ее так бы и не было.
Л и к а. Марат...
М а р а т. Что?
Л и к а (тихо). Он один сейчас... там, на улице.
М а р а т. Нет, только не жалеть его... Слышишь? (Страстно.) Ты снова должна верить в него, Лика. (Не сразу.) А разве нам с тобой будет просто жить?

Он замолчал, ему стало немного страшно, и Лика поняла это.

Л и к а. Нет-нет, все будет хорошо... (Негромко.) Ты только не бойся, не бойся быть счастливым... Не бойся, мой бедный Марат!..

Конец

Hosted by uCoz